Сибирские огни, 1987, № 3

берри. Во всех комнатах стояли упаковочные ящики и корзины, валялась мягкая древесная стружка для предохранения посуды и картин, а между Лесли и Каролиной — она отказалась выходить на улицу с забинтованным лицом — шли бесконечные споры, что стоит выбросить, а что взять с собой. Они прожили в этой квартире двадцать пять лет, и Стренд был потрясен, сколько барахла скопилось у них за это время. Лесли категорически отказалась от его помощи, так как не хотела, чтобы он переутомлялся, да и все равно он ничего не мог бы найти в такой неразберихе. В Нью-Йорке стояла ужасная духота. От Элеоноры ни слова. От Джимми толку почти никакого: он появлялся ненадолго в разное время и монополизировал телефон, а зачастую вообще не ночевал дома, и только врывался рано утром, чтобы побриться, переодеться, и мчался на работу. Стренда раздражали, как он про себя выражался, такие отвратительные привычки сына, но, памятуя о предупреждении доктора не волноваться, молчал. Он бродил по улицам Нью-Йорка, читал газеты за многочисленными чашками кофе в разных кафетериях, чувствуя себя одиноким, потерянным и бесполезным. Он звонил доктору Лэйрду узнать, сколько будет стоить операция носа Каролины. Доктора он не застал, но его секретарша ответила таким тоном, будто ее саму потревожили во время операции, что все уже оплачено. Тогда он позвонил Хейзе- ну, выразить свое недовольство, но ему ответили, что того нет в городе и с ним невозможно связаться. Он посмотрел множество кинокартин, сидя в одиночестве в прохладном темном зале, скрываясь от уличной жары, но ни от одной из них не получил удовлетворения. Накануне операции Джимми переселился на другую квартиру. Он нацарапал: Лангман, Ист, Пятьдесят третья улица. Очень удобно, заметил Джимми, совсем рядом с конторой Соломона. Джимми не сказал, была ли то мисс Лангман, миссис Лангман или мистер Лангман, а Лесли и Стренд были слишком смущены и постеснялись спросить. Джимми заметил, что самое время избавиться от их старой квартиры. Это все равно, что тащить на своем горбу 1890-й год, сказал он. Стренд вспомнил все радости и все горести, пережитые им в этих просторных разбросанных комнатах, крики детей, звуки рояля, тихие полудни, проводимые за книгами, запах готовящейся пищи и велел Джимми замолчать. Он и Лесли повезли Каролину в больницу на такси. Лил дождь. Каролина была такой радостной, будто ехала на танцы. Стренд гадал, узнает ли он ее после операции. Лучший специалист в своей области не сказал ему, какой у нее будет нос: римский, вздернутый, приплюснутый, как у Гарбо, или как у Элизабет Тейлор, или у княгини Альбы, или миссис Харкор? Какой она станет? Что бы там ни говорили, а лицо формирует характер. Он любил ее такой, какая она есть, считал ее красавицей и знал, что она его тоже любит. Разве не отказалась она от связей страсти к теннису и не принесла эту детскую жертву на какой-то мистический алтарь в обмен на его жизнь? Интересно, в своем новом обличье пожертвует она чем-нибудь ради него в будущем? Лесли невозмутимо сидела в раскаленном такси по другую сторону от дочери, время от времени ободряюще похлопывая ее по руке. Ему хотелось, чтобы Элеонора сейчас была с ними. Она сказала бы что-нибудь, пусть язвительное, но как раз то, что требовалось его душе. Ее отсутствие он расценивал, как предательство. Любовь заглушила в ней всякое чувство обязанности. Он скажет ей пару ласковых, когда она, наконец, объявится. Они оставили Кзролину в ^больнице, где ей предстояло провести ночь до того момента, когда ее утром повезут в операционную. __ у Тебя такое удрученное лицо, пап,— сказала она.— Пошли бы вы лучше с мамой поужинали где-нибудь, а потом сходили на 89