Сибирские огни, 1987, № 3

смотрел на этот перстень, и Полина уверена была: если снять и вручить ему — ведь возьмет. Возьмет, подлец, и положит в карман. Но она не сняла. Она вскинула больно смеющееся лицо к собачьему кругу и, забыв о своем спутнике, постепенно грустнея, глядела, как ходят чередой прямоногие, как бы без коленок, пудели с упрощенными формами тела — будто выдутые стеклодувом — черные фигурки, напоминающие персиянок в шароварах. Танцующих персиянок в шароварах. Догадываясь, что происходит тут что-то важное для их хозяев, собачки преисполнились старанием, они волновались и с приподнятым духом служили целям своих хозяев, не ставя эти цели под сомнение и не испытывая их здравым смыслом — совершенно как люди, доверчиво принимающие из чужих сильных рук уже сформулированную, готовую цель для стремлений. Хорошо им, домашним, прирученным, дрессированным — собакам и людям. Не то что иным беднягам, которые рыщут в одиночку, на ощупь — не знают цели и уповают на авось: авось наткнутся на нее — а без нее что за жизнь? «Ты легкомысленная!» Ну кто бы сказал Полине: ты чистая, кто бы успокоил: ты чистая, кто бы нежно уверил ее: ты чистая! Кто? — Ты потеряла понятие о приличиях,— сказал Полине Проскурин.— Тебя знают люди, а ты со своим хахалем шляешься где попало, пальцем на вас показывают! А есть вещи, которые следует очень охранять от называния вслух, как фотобумагу от света. Все зависит от слова, которое первым запечатлеется,— и пригвоздит уже необратимо. Как только Юра был назван хахалем, тотчас Полина стала шлюхой — такова неизбежность обозначения. И именно ею она себя и почувствовала. — Замужние женщины так себя не ведут! — заключил Проскурин как-то по-детски обиженно — и это было бы смешно — да и было смешно — Полина засмеялась безалаберным смехом неимущего, которому нечего больше потерять. Но Проскурин метнул в нее такой взгляд — булыжник, что... У него это иногда получалось: меченосный взгляд, преодолевающий сопротивление любой остальной материи. Почему он делал это так редко! — в промежутках Полина отвыкала уважать его. Она посерьезнела и спокойно сказала: — Ты прав. Замужние женщины так себя не ведут. Но положение легко исправить. Я перестану быть замужней женщиной. — Как тебе будет угодно,— церемонно ответил он ей. Вот как интеллигенция среди прочего народа, так последовательность среди прочего упрямства: мнит себя элитой и приставляет себе на погоны плюс — положительный знак отличия. Пора уже свергать ее из положительных качеств — вон сколько ее именем наворочено ошибок, нагромождено одна на другую с осознанным губительством — лишь бы не отступиться. Полина подала на развод — исключительно из последовательности. Та же последовательность была единственной причиной продолжения их свиданий с Юрой. Уже они все исчерпались, эти свидания, но вызов за границу ему все не приходил, и вот накапливалось, нарождалось, как молодой месяц, новое свидание — и потом снова — и сколько же еще лун пройдет до отъезда? Жалкая дура, вот она звонит ему на работу. На месте его не оказалось, разыскивали по громкоговорящей радиосвязи: «Товарищ Хижняк, позвоните на щит управления!» Он скоро отозвался из какого-то угла станции по телефону — и Полину с ним соединили. Слышен был рев агрегатов, и Юра орал сквозь этот рев: — Алло! Алло! Знаешь, радостно закричала Полина в трубку,— в честности есть особенное удовольствие... 64