Сибирские огни, 1987, № 3

когда колесо коснулось укатанного грунта дороги и мотоцикл встал поперек ее — вот как раз и выползли из-за деревьев фары глупого медленного чудовища-грузовика. Чудовище остановилось. Только бы не заглох мотор — как его потом заведешь, без кикстартера, тут равнина, едрена... (сколько раз за эту вязкую бесконечность времени Саня успел прочередовать божье имя с проклятием божьей матери, один только черт сосчитал) — Саня подбежал к кабине и открыл дверцу. Рядом с шофером-солдатом был еще один солдат, Вичка третья. Она сидела насупившись и не хотела Саню видеть. Он рванул ее за руку со всей силой ненависти, она выпала. Слава богу, она была в тренировочном костюме — ну, хоть это... — Ну ты, парень, ты кто такой! — глухим и прерывистым, уже преступным голосом проговорил шофер. — Это моя жена! — рявкнул Саня и повлек Вичку к мотоциклу. Второй высунулся и неуверенно крикнул: — Эй ты! Ты что, не видишь, она не хочет! — стоял за интересы личности, сволочь! Ох вернуться бы и дать по морде! Обоих бы положил, никаких сомнений, положил бы, такая в нем была в этот момент плотность духа — да мотоцикл заглохнет. Саня сорвал его с подножки, и в следующее мгновение они уже неслись с Вичкой, объехав машину (ей-то еще разворачиваться...) Вичка держалась неизвестно как — во всяком случае, не за Саню. Гордая, то есть. Идиотка, она, кажется, и не поняла, что ее тут ждало. Наплели какое-нибудь «объезжаем пост ГАИ, а то втроем в кабине нельзя...» Ночная мошкара секла лицо без защиты ветрового стекла, хотя ехали не быстро: без света и неуверенно, ибо только раз и всего лишь на минуту бог дает человеку ради великой его нужды зрение летучей мыши, а потом уж человек должен обходиться своими силами — какие есть. Машина быстро догнала и угрожающе гудела сзади, как будто парни еще колебались, не побороться ли за свою добычу. Ничего не стоило шоферу нажать как следует на акселератор и размазать мотоцикл по земле — от чувств. А нет худа без добра: хоть дорогу освещали. Добрались до шоссе — тут уж Саня мог справиться и без света, тем более сколько же длиться тьме — ведь бесстрастная смена ночи и дня идет с неумолимой жесткостью, не считаясь с тем, что кого-то губит — мелкую мошкару, людей, как трактор траву,— а кого-то спасает. Движение суток шло теперь в спасительном направлении, брезжило на востоке, и солдаты поехали своей дорогой — в другую от Сани сторону. Саня подвез Вичку к их лагерю, остановил мотоцикл, засветил ей еще одну оплеуху, уже непростимую, и ушел к речке, хромая, смывать с себя кровь и грязь. Когда он вернулся, Вичка сидела у палатки головой в колени, горькая, униженная. — Полезай,— сказал он,— полезай внутрь, а утром я сам посажу тебя на первую попутку — и дуй куда хочешь. Всё. Она заносчиво покорилась, а Саня вытянул изнутри свою одежду и до света просидел на берегу. Уже, впрочем, ничего не чувствуя. Сколько было, все уже исчувствовалось. Надо было теперь новое копить. Он видел издали, как Вичка, одевшись и нацепив рюкзак, садилась в попутную машину. Он равнодушно отвернулся, запомнив — на всякий случай — номер. Сейчас бы он уже не стал — не мог бы ее догонять: нечем было. Он кое-как продал мотоциклу способность передвижения и поехал домой, ободранный от макушки до пяток, но с целыми костями и чудом не простуженный — впрочем, уж какое там чудо, естественное дело — кто в войну простывал в окопах и болотах? До того ли было. 61