Сибирские огни, 1987, № 3

избитая... (Дорого ей стоило это признание, уж взыщет теперь с Сани полную стоимость, отыграется на чем-нибудь). Твои действия? А? — Не знаю! — рассердился Саня. Похоже, его хотят выставить пугалом в пример другим. — Спросишь ты ее, черт возьми, что с ней случилось?! — Не знаю!!! — Так вот,— торжественно произнесла Рита.— Он — не спросил! Он поглядел — и глаза отвел, струсил. И не спросил. Я разревелась, а он глаза прячет и меня утешает: «Ну ладно, ладно... Заживет». Ничего себе, да? А вечером собрался идти ужинать в ресторан, представляешь? Есть захотел. «А я как же?» — говорю. А он: «Но ты ведь не можешь!» Резонно, да? И пятится, пятится к двери, юркнул — и нет его тут больше. Глазам стыдно, зато душе радостно. Вот так вот. Это мне надо обладать живучестью кошки, которую с какого этажа ни скинь, все на ноги — чтобы жить с ним продолжать! — А, так вон оно что! — понял Саня.— Это ты у меня торгуешь как бы право себе на предательство, да? С Юркой ты жить не хочешь, и вроде как мы с тобой это коллегиально одобрили, да? — А что, нет? Он не виноват, да? А хочешь, я тебе одну штуку скажу? Сказать? Нет, я скажу] Я теперь все скажу! Не хочешь ли знать, что эту заграничную командировку сделала ему я? — Опустим,— сказал Саня. — Он это знал. Он это принял, съел, как хочешь назови, но мало того, он мне еще потом намекал: дескать, хорошо бы и для Путилина сделать! — Путилин бы не взял! — рассвирепел Саня. — Речь не о Путилине. — Но ведь после этого вы благополучно продолжали жить в паре! — А, жить... Смех один. Договор о ненападении. Явится с работы, поест. «Вкусно?» — «Вкусно».— «Ну, что будем делать?» — «Я пойду лягу».— «А мне?» — «Ну почитай»— «Поговорить не с кем».— «Ну говори, я послушаю». Он послушает! А что я могу сообщить ему после семи лет совместной жизни! Он-то хоть на работу ходил. Режимы, частоты, переключения... Человек-бутылка: пришел на работу, заполнили его делом — есть внутри содержимое, побалтывается. Рабочее время кончилось — выливает из себя все эти режимы, переключения и частоты — и пошел домой порожний. А мне каково! Бабы тоже пустые. «Я сегодня стирала», «У меня щи прокисли», «А у меня маринад удался!» — на сто рядов. Ходим друг к другу, ищем: кто что скажет — а никто ничего не говорит... Кстати, Юрку на работе презирали: блатной. Вот так и жили. Возьмем бутылку, выпьем с ним молчком — вот и еще день отвели. Она замолчала и опять размазалась. С наибольшим удовольствием Саня ушел бы сейчас отсюда, не будь она в таком раскисшем состоянии. Такой она прежде не показывалась ему. Такой она и не была. И тогда легче легкого было обходиться с нею как попало. С нею, с ее амбициями и ее замашками. Год назад, когда приезжали они с Юркой из своей заграницы в отпуск, она сидела не так — нога на ногу, в богатой замше, из нагрудного кармана своего военно-охотничьего платья извлекла’ тон- кую длинную коричневую сигарету. Пачка была плотно вставлена в карман, как в футляр. Из другого кармана достала зажигалку, а Юрка ей: «Курить-то, поди, нельзя: ребенок тут». Валя шустро сновала туда и сюда, накрывая на стол, а Рита холодно поблескивала на нее глазами, как на официантку, до которой нет дела. «Кури, ничего»,— разрешила Валя. «На кухне!» — поправил Саня. Рита’ фыркнула и всунула сигарету назад. Как же, гордая Целый вечер демонстрировала свою гордость. Что ты, иностранцы приехали. Подарок принесли Валентине — какой-то нейлоновый пеньюар — она, бедная 52