Сибирские огни, 1987, № 3

снять с улья крышку, зажмурившись, вдыхала блаженно дым, который так не любили пчелы. Севе показалось, что тот, из кого он в это время смотрел на нее с бесконечной нежностью, был он сам... Он видел тихую Олю, бывшую когда-то соседкой Хижняка — ту Олю, которую так обижал муж, — теперь она входила в просторную комнату с множеством маленьких детей, садилась на стул — и дети устраивали вокруг нее давку, деловито отталкивая друг друга — каждому было охота, чтобы его «полюбили». Взберется на колени, утвердится и важно успокаивается, зато все остальные неутешно беспокоятся и продолжают борьбу — и в конце концов свергают прежнего победителя. Однажды он очутился в сне его жены Нины. ИМ снилось, будто она согласилась выйти за него замуж, но сама так мало любила его, что постоянно о нем забывала- А кто-нибудь приходил и напоминал ей: твой бедный муж в приюте, всеми покинутый и голодный, и никто к нему не приходит! И Нина, ужаснувшись своей бесчеловечности, бежала в приют, несла передачу своему брошенному мужу, и он, сирота, выходил к ней, а она не могла вспомнить его имени: не то Гоша, не то Гера... И ОНИ просыпались и, видимо, уже каждый в одиночку, вспоминали имя: Сева. Он видел нищего мальчика лет шестнадцати, с больными ногами. Мальчик появлялся утром — как и вчера, как и каждый день — во дворе (желтоглиняном, без растительности — не российском) и тоскливо, жалобно вопил: «Батёрки!» Это значило «бутылки» — единственное русское слово, необходимое ему для дела, но и его он не мог одолеть до конца. Он шел от двери к двери, не пропуская ни одной и звонил настойчиво до тех пор, пока ему не открывали. Из иной квартиры ему месяцами не доставалось ни одной бутылки, но он звонил туда каждый день. Откроет ему рассвирепевшая мадам — а он ей смирнехонько напоминает: «Мадам, батёрки!» — и она гневно захлопнет перед ним дверь, но назавтра он опять позвонит сюда: «Батёрки, мадам!» Очень увлекательно было отгадывать — КТО он. Чаще всего, это не удавалось. Он так и не понял, КЕМ он был, когда видел Вовку Семенкова во дворе большого дома. Семенков привез новую мебель, у машины с опущенными бортами трудились ребятки-грузчики. Такса была твердая, но ребятки на всякий случай набивали цену: — Этажи-то высоченные. Договаривались, дом обыкновенный, малогабаритный. — А он что, необыкновенный, что ли! — не уступал Семенков. — Ну, бывают потолки два сорок, а бывают и три сорок — разница есть, нет? — тянули ребятки одеяло на себя. — Ты вот еще этот ящичек прихвати, чем лишний раз порожняком- то мотаться вверх-вниз,— не вступал Семенков в тяжбу, не слыша ничего сверх того, о чем договорились. Ребятки потащили очередную порцию вверх, а он, хозяин, заплативший деньгами за свою праздность, пользовался ею сполна. Вот он, приняв форму моллюска, полез куда-то за свои костяные створки и бережно вынул из внутреннего кармана пиджака пачку ассигнаций, готовясь рассчитаться. А ТОТ или ТА, кем был сейчас Сева, просто проходил мимо, и ЕМУ (Ей) стало физически тошно при виде мелькающей в глазах Семенкова цифири. ОН (ОНА) был, видимо, нездоров, страдал от малейшей нехватки — и сейчас ЕМУ не хватало сию же минуту увидеть мужское доблестное лицо — хоть одно, в котором не мелькала бы цифирь расчета и выгоды. Иногда чужое сознание порабощало его так, что Сева готов был принять то, чего один бы не принял. Вот он снова был женщиной, и по присутствию в ЕЕ памяти Тра- кайского замка догадался, что это ТА, которая была в длинном плаще с капюшоном (хотя, возможно, воспоминание о Тракае храни- 48