Сибирские огни, 1987, № 3

дения: вкусная еда, преуспеяние, богатство, поклонение— но ничто это не могло сравниться с тем, как когда-то в детстве, во сне: бежать к воде — и вдруг это не вода, а снег в горах, сугробы мягкого снега, но это ничего, что снег, а не вода, это все равно — ринуться в сугробы и плавать в них, смеясь так громко, что собственный смех стоит в ушах, заглушая все звуки природы, и лечь на вершине снежной горы и покатиться вниз, смеясь, и так раскрутить свое тело, что оно легко отрывается от снега и взмывает вверх, и яркое синее небо закачалось, от легкости закружилась голова, и знаешь, что падать будет не больно, и поэтому можно вполне отдаться кружению в воздухе, вообще падать ни в какую сторону не страшно — и все смеяться, слыша свой смех, смеяться, изнемогая от счастья... Потом поналезло в номер народу — приехали все, кто полагается, процедуры расспросов, освидетельствований, стояла в дверях пожилая дама, вдова, пристально глядела на Риту издалека, без слов, разглядывала с любопытством, как диковинного зверя в клетке, желая понять, что оно за такое, этот молодой зверь, в чьих руках умирают беспомощные старые чужие мужья — те, с которыми предполагалось мирно дожить до самого окончательного часа. Что это за зверь такой, который отнимает у мирной смерти ее законную добычу. Который отнимает у старости ее покой — откуда взялся такой зверь и что он кушает за обедом. Вначале Севе трудно было по собственному произволу вырываться из чужого сознания (если, например, оно было ему неприятно, а было много не столько неприятных, сколько просто неинтересных сознаний), но потом он научился и этому. Странно было то, что он без переходов находился то в зиме, то в лете, и эти скачки времени можно было толковать двояко. Либо он попадает в чьи-то воспоминания, в чьи-то текущие события, а в чьи- то — мечты. Либо... это, конечно, страшно предположить, но уж теперь почему бы и нет? ...либо он получил освобождение от времени, на прямой линии которого он был всегда как на привязи — как цепная собака бегает по проволоке... Иногда он попадал не в событие, а просто в мысль. Иногда — с недоумением — в чью-то витиеватую, художественную, явно не произвольную, а сочиненную мысль, которую он с любопытством разглядывал. Например, в такую: «Снег едва сошел, земля не расправилась, была вся еще угнетена тяжестью, как грузчик, шатаясь, сходит с трапа — наконец без груза — садится на ящик и поводит вокруг себя ошалевшими глазами- Волосы свалялись, на потное тело налипла труха — и прежде чем начать чувствовать себя человеком, он должен сперва отмыться и переодеться». Вот вступил так вступил! — хоть ноги вытирай. То слышал странную жалостную песню, не видя, кто поет: Оля цветочек сорвет, Низко головку наклонит. Милый, смотри: василек — Он поплывет, не утонет. То опять был женщиной в темноте, и кто-то спящий, любимый, обнимал во сне нечаянно рукой и ногой сразу, и ОНА благодарно сносила эту тяжесть, не дававшую ей заснуть. Не шевелясь, затекая от неудобной позы, ОНА медленно прислушивалась к этой невольной нежности ничего не ведавшей во сне мужниной руки и не хотела, чтоб он проснулся и освободил ее. Много узнал Сева о жизни людей. Он видел, как в тихом лесочке среди стрекочущей травы его жена Нина в черном сатиновом халате наливала воду в поилку для пчел и потом не торопясь разводила огонь в дымаре и, перед тем как 47