Сибирские огни, 1987, № 3

нейным и последовательным: он мог видеть картину только из одной точки — из того сознания, с которым в этот момент он отождествлялся. Часто Сева не знал, КТО он. Единственное, что почти всегда было достоверно ясно — это пол. Но иногда и это было неопределимым. Вот он лежит навзничь на полу, а вокруг ползает маленький малыш, наклоняется над лицом и, заглядывая вниз, в ЕГО глаза, как в колодец, потрясенный, смеется, и щеки, теснимые предельной улыбкой, сдавленные ямочками, вот-вот лопнут, и брызнут, и с натянутой тетивы губ летит, летит в лицо стрелка слюны, а за ней другая — и не отстраняешься; карапуз повизгивает и скулит, как щенятко — от восторга. Смеяться с ним — и с физическим наслаждением ощущать, как дождик его смеха, благодатный, проливается, словно на потрескавшуюся почву, на звук взрослого смеха... (Вот и прояснился пол: смех — женский). А вот он в моросящей сырости карабкается по лестнице средневекового замка, он знает откуда-то, что это ТРАКАЙ , и он, без сомнения, женщина, потому что полы длинного плаща с капюшоном мешают взбираться по лестнице, на которой кое-где уже разрушились ступени, и приходится карабкаться на четвереньках, чтобы не поскользнуться. И вслед за тем — огорчение — женское — об испачканной в глине одежде. А вокруг ни души. Дождь моросит над водами озер, а в маленьких залах замка-музея на каждом стуле дремлет служительница — и не просыпается при появлении ЕЕ, так тихо ОНА входит. Через цветные стекла стрельчатых окон ОНА глядит на даль вод и ЕЙ кажется, что она средневековая матрона, поджидающая сына-рыцаря из похода... А вот он определенно мужчина, и старый, больной, потому что уныло думает о том, как жена звонит ему три раза в день: «Ты не забыл принять лекарство?» — а сам он поспешает при этом за женщиной, а вокруг — московский день. Женщина — Рита Хижняк, она шагает, не оглядываясь, пересекая обширное пространство от стоянки машин до двери ресторана, она вышагивает, на ней дубленка, отороченная невесомым пушистым мехом; дубленка не застегнута, голова не ' покрыта, она шествует скорым шагом, в уверенности, что МУЖЧИНА прочно следует за нею и на ходу любуется ее напористой поступью. Это ее ошибка — МУЖЧИНА едва поспевал, пропадали даром и поступь, и сапоги, и дубленка — все внимание ЕГО уходило на балансирование — как у канатоходца: он удерживал сердечный ритм при помощи дыхания, а дыхание удерживал ровной походкой, стараясь не спешить, но поспевать — а в правом боку кололо: печень не справлялась снабжать кровью быстроидущие ноги и жаловалась: погоди! Каждый шаг был болезнен из-за обострившегося геморроя, и это отнимало еще часть внимания: специальное усилие, чтобы неотвязная боль не оставляла на лице гримасы. Потом наступило облегчение: сели за столик, и теперь единственное усилие, которое ЕМУ предстоит — вытащить бумажник, ну а уж за содержимое бумажника ОН спокоен: всю жизнь набивал. (Севе любопытно: что это здесь такое происходит?) Рита озирает позолоту потолочной лепки, рассматривает меню и называет какие-то блюда, что-то острое, с луковым соусом, а ОН тайно озабочен: не промахнуться бы в выборе блюд, потому что желудок уже давно делает ошибки, а ведь остаток вечера проводить не дома, где все под рукой и все с пониманием прощается... Рита с наслаждением ест и пьет, а ОН игриво спрашивает: — Ну как там, Рита, твой муж? Справляется на незнакомой работе? Не подвел своего рекомендателя? А Рита пожала плечами, без интереса пробормотала: — А, муж... А ОН одобрительно думает: молодец, Рита, мудрость —- врожденное качество. Правильно, Рита, если хочешь пробить мужу дорогу вверх, никогда не хвали его перед начальством. Потому что началь- 45