Сибирские огни, 1987, № 3

Ну да, именно так все и было. Ему купили велосипед, и он на нем ехал, рубашка трепалась на спине, блаженным ветром обдавало, счастьем, и хотелось, чтоб все заметили — и вот это семейство с коляской и маленьким мальчиком, и вот этот старик, сидящий на скамейке — чтоб все обратили внимание, что у него — велосипед! — Видишь? — указал Сева на старика.— Сидит. Тогда на велосипеде ехал я, а теперь я — с коляской. Но самое главное — и вон тот старик — это тоже я- И он это знает- Мальчик еще не знает, а я знаю и старик тоже знает... Старик долгим взглядом провожал проехавшего мальчика, Нина посмотрела и тоже поняла, что мальчик, Сева и старик — не посторонние друг другу люди, они — разные фазы одного и того же существа, сошедшиеся сейчас вместе, случайно совпавшие. Это с каждым бывает: вдруг он вспоминает, что ЭТО УЖЕ КОГДА-ТО БЫЛО . Только мальчик еще не может этого понять, он в детском своем высокомерии, которое коренится в превосходящем все иные капиталы запасе времени и таинственной неизвестности, еще отделяет себя от других, в особенности от старика, не желая делиться своими богатствами. Но прошедшее — оно уже все на виду, поэтому старику виднее всех: он-то понимает, что существует во всем видимом. В нем уже нет заносчивости, а лишь смирное согласие со всем, что ни есть на свете. А Севы только что коснулось это понимание, и сейчас же оно его покинет, и он как раньше будет спешить делать свои дела — выделяя свои среди прочих — а ведь никаких с в о и х дел нет, потому что мир — целый, и ты в нем присутствуешь многими жизнями сразу и многими моментами существования — только подбирай успевай, как монетки, изобильно рассыпанные в сновидении — весь мир в твоей собственности, и всюду ты успел тысячью своих ипостасей, как бог, оставаясь на месте. Поэтому старики никуда и не спешат, забыв о времени. Вот сидит старик, он видит себя мальчиком, видит себя молодым мужчиной с женой и маленькими детьми, и спешить ему совершенно некуда, потому что мир — он неделимый, и всюду есть ты, и нечего тебе бояться опоздать. И мир — он вовсе не из света, он — из ничего. Нина глядела пристально и тревожно, Руслан с жеребячьим терпением ждал, когда же родители двинутся дальше, а Сева как-то жалобно, птичьим вскриком промолвил: — Мир — не из света, он — из ничего! — и заплакал. Потом Нина поспешно вела его, тащила за рукав, потом какие-то люди, санитары, помогали ему выйти из квартиры, а Сева весь расслаб и плаксиво повторял: — Угарита нет, ребята! Угарит исчез! — и душа его была вся в слезах. Потом в машине он успокоился и деловито говорил: — И черт его знает, куда оно все девается. Ничего не жалко — Угарита жалко. Надо было строить, как египетские пирамиды: на испуг. В комнате, куда его привели, на подоконнике стоял цветок в горшке — и Сева узнал и его, как мальчика на велосипеде, как и старика на скамейке. Цветок тоже был он, Сева. И как они все этого не видели. В последующие дни Сева не замечал, что находится на одном месте в одной и той же комнате — напротив, он протянул в мир, как щупальца, сознания своих бесчисленных двойников и видел непрерывно весь мир, из которого временами, как сны, отделялись какие- то сцбны и эпизоды, проклевывались, как цыплята через скорлупу, а потом терялись в общем хоре. К сожалению, к Севе не вернулся тот, однажды бывший, феномен его сознания, когда оно р а з о м вместило все мысли, какие в нем когда-либо были. Теперь сознание его стало обычным (почти), ли- 44