Сибирские огни, 1987, № 3

ция? Да ни на шаг- Только нагородили терминов взамен его простодушных наименований. Сева не мог ни сидеть, ни ходить, ни лежать, ничего не мог, он не знал, куда себя девать. Да разве возвращение мысли к старому не является, наоборот, свидетельством правоты? И разве теория Севы не обогащена новыми научными представлениями о свете, об энергии, об энтропии? Что Птолемей со своими простецкими семью небесами! А какая у них самоуверенность, какое самодовольство «причисленных» к науке! Какое пренебрежение к «непрофессионалу». Ну да, ведь они — профессионалы! Их положение в науке узаконено. Если не званием, так строчкой в штатном расписании. Хоть и младший, но все же НАУЧНЫЙ сотрудник. Они задушат любую истину, которая посмеет отменить их существование. Они цепко разместились каждый в своей нише, и плотные ячейки их сот (в которых давно нет меда, они забиты трухой) образовали бесплодный улей, который они все будут насмерть защищать от вторжения любой истины, которая навредит такому удобному их порядку. Каждый проводит свое время в приятных умственных — а чаще «практических» (что будет, если налить воду в решето? — и смотрят. А если сделать решето почаще? — и опять смотрят. А пореже? — и заносят результаты в свои НАУЧНЫЕ отчеты) упражнениях, и так собой довольны — главное, все так импозантно, так солидно: они ИССЛЕДУЮТ ! О племя ненавистное! Лишенное свободы мысли и любви к истине. Предатели, клерикалы, инквизиция! Что-то надо было делать, и Сева тогда послал свой труд не куда- нибудь, а в Париж, в ЮНЕСКО- Запечатал конверт и доверчиво бросил в синий почтовый ящик на углу. Теперь он сделал все, что от него зависело, для спасения истины, и успокоился. Даже впал в апатию. А скоро его вызвал к себе Путилин и объяснил: целое невозможно познать изнутри при помощи только лишь части этого целого, потому что и диалектический закон гласит о переходе количества в качество, и совершенно ясно, что достаточно к N прибавить единицу, чтобы N + 1 было уже нечто совершенно иное, отличное от N вовсе не на арифметическую простую единицу. Й его, Путилина, эта безысходность ничуть не удручала. Ему плевать было на то, что он — часть непознаваемого целого. И ему было вполне хорошо- И всем людям кругом было тоже вполне хорошо и уютно в том мире, какой они составляли. Сева уволился с работы, пришел домой, лег ничком на диван, закрыл глаза, голову отгородил от мира руками и остался один в кромешной темноте, мерцали лишь вспышки его больного сознания. Сознание работало, и отходами его труда были искры света — разложение в низшую материю. Он лежал так неизвестно сколько времени. Да время и не имеет объективной протяженности. Иная ночь не уходит слишком долго. Время не складывается в сумму и не делится на частные, оно бергсо- новское и зависит только от состояния сознания. Сева был в таком состоянии, что время стало нуль. Посреди этого нуля, не имеющего протяженности, как точка, вдруг разом — если это возможно — а наверное, это возможно, раз это произошло — Сева испытал нападение всех мыслей, какие он когда-либо содержал в своей голове, постигая ли прочитанное или соображая самостоятельно. Разом все, что он читал, знал и думал, или очень многое из того — но что раньше терпимо распределялось в сознании, по очереди, теперь натиском вошло ВСЕ . Все мысли, не доросшие до утверждения, все неотвеченные вопросы и недоумения. Объединившись вместе, они образовали несметную силу, хаос мира, в котором ум не может выплыть. 39