Сибирские огни, 1987, № 3

Иногда Сева уставал от гудения этого вмонтированного моторчика и тоскливо озирался по сторонам, как подопытное животное, которому в мозг вживлены электроды — и торчат. Он сам был себе и подопытным животным, и экспериментатором. Он покорно заносил на бумагу все выводы, какие производил в его башке этот подлый перпетуум- Все, что ни рождалось в его мысли, все в аккурат ложилось добавочным подтверждением его основной догадки со светом. Так бывает, когда едешь на мотоцикле и смотришь вперед на асфальт — все крупинки асфальтового покрытия сбегаются правильно организованными лучами к той точке, на которую устремлен взгляд. И центральная эта точка мчится вперед, втягивая в себя лучики трещин и крупинок асфальта, как магнит, ориентирующий к себе стальные опилки. Асфальт, правда, не знает, что он так организовывается вокруг взгляда человека и никому другому этот организованный рисунок не виден — им ни с кем не поделишься! Возможно, все идеи людей равноправны перед истиной, любой из догадок мир подчинится, как отец, играя, поддается в борьбе маленькому сыну- Сева все свое время посвящал труду (или наслаждению) мысли. Как только уехала в деревню Нина с детьми, он убрал квартиру, навел идеальную чистоту, пораспихал по шкафам и кладовкам все лишние вещи, вечно ему мешавшие, вечно его душившие. Стало пусто, чисто — благотворно. Никто теперь не мог повредить ему, никто не мог войти и оборвать мысль, когда она, как альпинист, едва-едва зацепилась носком ботинка за неощутимый уступчик, только бы только, дышать перестал — трах-бах: «Ты не видел, где Руслановы носки? Куда же подевались? Куда же, куда же... Во! Смотри-ка, что я нашла! Ищешь одно, находишь другое...» Все, мысль уже не нужна. Она не только сама сорвалась, но и крохотная ее зацепочка отломилась, теперь не нащупать. И вот — один! Ну, не считая работы. Илья Никитич остался единственным человеком, с кем Севе еще приходилось перемолвиться. — Нужна единая, всеобщая модель природы. Одно, что объяснило бы все. Ну, как ИНЬ и ЯН у китайцев. ИНЬ и ЯН — но на современном научном уровне. Илья Никитич согласно и равнодушно кивал. Он больше не возжигался от этого огня. Сперва — с появлением Севы — он оживился было, как догоревший костер с дуновением ветерка,— но — и все. Погас и дальше пребывал остуженный. Порядок, наведенный Севой дома, никем не нарушался. Ни разбросанных вещей, ни сора на полу — и надобность в уборке вообще отпала. Изредка пыль стереть со стола и с подоконника- И Сева неделями жил среди предметов, к которым у него не было нужды прикасаться. Предметы не шевелились и от забвения закоснели, как тела старых людей от неподвижности. Не то чтобы покрылись пылью — а стали как бы затхлыми. Стоячая вода загнивает, а шевелящаяся нет. С предметами происходило нечто похожее. Сева наблюдал за этим превращением вещей. Он вставал по утрам, и каждое утро все с большим содроганием оглядывал свое жилище. Оно мертвело и холодело. Правильно: не соприкасается с живым,— с удовлетворением отмечал Сева. Вечерами он забивался в угол, включал там свет и читал, стараясь не оглядываться- Берлога, выгороженная в пространстве темноты светом, была оцеплена враждебными трупами вещей. Сон у Севы совсем нарушился, он не мог уснуть до четырех часов утра, болела голова, лопались в ней какие-то мельтешащие пузырьки и кололись, как щетина. Утром вставал по будильнику весь разбитый, 37