Сибирские огни, 1987, № 3

отдельно кровеносная или какая-то еще- Все научно. Совершенно эта наука не пригождалась матери. Она просто любила пчел. А плакат висел для красоты. Пчелы никогда не жалили мать. Они вверялись ей. У Нины в волосах иногда запутывалась с лету пчела или попадалась в траве под босую ступню — и тогда горький яд растекался под кожей — было больно, но еще больнее за пчелу, напрасно погибшую, так уж устроены эти существа: если хотят причинить зло другому — так лишь ценою собственной жизни. Мать говорила, пчелы не любят потных и грязных. Не только живые пчелы, но мед их требовал, чтобы вокруг него все было чисто, тихо и СМИРНО . По утрам ехали вдвоем на пасеку. Никаких слов. Босые ноги свисали с телеги, болтались, вокруг простирался весь мир. Хорошо было молчать. Въезжали в лесок, ныряли под крышу крон — и были уже у себя. Трава подступала к самой избушке, ковер ее нигде не протирался насквозь ■— даже у порога, даже на тропинке и тележных колеях. Вот у этого плетеного, глиной обмазанного сарая распрягали лошадь, и она целый день паслась в лесочке, пчелы и ее знали как свою родню. Когда мать разводила дымарь, пахло лучше всего на белом свете. Затаилась пасмурная тишь в лесу. Все утонуло в ней. Лето — вот сокровенное место, родина человека. Нина осторожно ступала, всеми чувствами прослушивая этот уголок земли, из которого произошла ее душа- Чувства все проклюнулись и затрепетали, как листья весной. То-то же! Она знала, что это будет, что это должно быть. В детстве, как это ни странно, Нина тосковала о своем прошлом. Да , сожалела об ушедшем времени. Текущий миг был всегда беднее прошедшего. И она лишь наполовину принадлежала настоящему, а наполовину доживала и дочувствовала то, что было раньше. По прошествии же времени этот, бедный, миг становился предметом сожаления и тоски — наступал его черед — а новый миг опять ни во что не ставился. И получалось, настоящее стоило дешево, а прошлое дорого. А может, так оно и было: каждый предыдущий момент стоил больше следующего, ибо возможности чувств истощались с каждым годом и днем, и вот, после двадцати пяти, наконец все возможности чувств исчерпаны, настоящее вяло, а прошлое уже все допрожилось и опустело — и становиться теперь Нине в ровный круг забот, одинаковый изо дня в день. Получалось, юность похожа на переходный процесс в электрической цепи: включили — и в какое- то начальное время развиваются инерционные напряжения, пока не установится режим. Или у летчиков — стартовые перегрузки. Все, Нина, твой старт закончился, и ты ничего больше не почувствуешь! Да неужели так? Но вот она здесь, на заброшенной пасеке своего первоначального времени, и это, оказывается, та единственная розетка, в которую только и могло безошибочно вставиться ее существо. Она включилась, она подсоединилась к миру. И снова, как в юности, пошел переходный процесс: перегрузка чувств. Вот почему ее тянуло в эту сторону. Птица знает, куда ей лететь. А сторон ведь много, даже в малой этой деревне. Сколько неведомых оконечностей, где огороды спускаются в лог, в укрытие речных лозняков, сколько изгибов русла в ивовой чаще — на каждого человека найдется свое заветное местечко, своя розетка, через которую он тоже может «подключиться». По чужим местам Нина с детства стеснялась слоняться — как брать яужое. На неизвестной окраине она всегда замирала, чтобы не спугнуть своим вторжением тишину и биение здешней жизни. Да, у каждого человека должен быть его собственный кусочек земли, на 27