Сибирские огни, 1987, № 3

Пусть едут. Мерседес-бенц, две европейки... Желтая даль, оцепеневшая от зноя, селения залиты расплавленным горячим светом. Беззащитные кубики домов под солнцем, сонно плетется в глубине улицы женщина под черным покрывалом, ее одинокая фигура в ущелье вымершей улицы нагоняет тоску. Время завязло в чем-то тягучем, как паучок в смоле, не движется совсем. Пятикратно в течение суток от мечетей разносится заунывное пение муэдзинов: призыв к молитве. Мусульмане, застигнутые этим призывом в любом месте природы или города или хоть машинного зала станции, оставляют дела, расстилают карманный коврик, с которым не расстаются, устраивают себе таким образом чистое место, снимают обувь и, опустившись на колени лицом к Мекке, складывают покорные ладони и сосредоточиваются в смиренном чувстве. Пять раз в сутки они поправляют ход своей жизни и чувства этой смиренной позой, сверяя себя по ней, как настройщик музыки сверяет звук по камертону. И если гнев или уныние владели ими в этот час, сама поза привычно делает свое дело и вносит поправки в состояние. Это помогает им жить в равновесии. Что-то они нашептывают своему Аллаху, время от времени низко кланяясь лбом до земли, и нет среди них злых или гневных. А скоро начнется месяц рамадан, и в течение светового дня нельзя будет ни есть, ни пить, и русская женщина Наталья в послеполуденный час, когда заснет все ее черноглазое мусульманское семейство, будет красться на кухню и бесшумно открывать холодильник. Там свежий прохладный арбуз. Отрезать ломоть и... Аллах простит ее, какое ему дело, Аллаху, до нее, выросшей под другим богом, во влажных лесах России. А пока они едут, путешественницы, останавливаются у кофеен перекусить, бродят по пустым залам музеев, изображают из себя этаких европеек... Прекрасно знает Мила Кузовлева, что без разрешения нельзя пускаться в частные поездки по стране, и если это нарушение вдруг обнаружится, плохо будет этим Кузовлевым с их замашками. В эти утра Рита делает исключения из своих привычек и встает рано. Надо. — Тетя Рита, можно, я пойду играть с Хаёшкой во двор? — просит маленький Валера Кузовлев. А она ему: — Нет, пойдешь со мной на базар. Мало ли что! Пока мать не вернется, я должна за тобой неотлучно присматривать. На дворе восемь, самый бойкий час, все хозяйки тут как тут, рыщут по базару. Они оглядываются на Риту и удивляются: во-первых’, чего это она так рано, а во-вторых, почему с нею третий день ходит маленький Кузовлев? — Что, его мать заболела? — спросит каждая. — Да нет, просто так, идет со мной и всё,— Рита пожмет плечами, потупит глаза. А Валера угрюмо плетется за нею следом, исподлобья поглядывает на враждебных теток, а за ним Хаёшка, тоже понурившись Оба чувствуют своим неиспорченным детским и собачьим чутьем, что совершается предательство. Бабоньки перешептываются между собой, хищно вращают глазами. Специальные рейды уже прогуливаются у кузовлевского дома, не видать ли на балконе хозяйки. Нет, мертв балкон. Вот уже поднялась по лестнице делегация, позвонила у двери. Никого. Пропала Мила. Сидит в отделе кадров такой специальный мужчина, миловидный розовощекий, очень улыбчивый. Вызвал к себе Колю Кузовлева’ интернационалиста нашего: ’ 24