Сибирские огни, 1987, № 3

и здесь Ольга Мухипа остается верной своей главной идее, утверждающей чувство женского достоинства. «ВиватІ» — воскликнуть хочется, поток машин замрет, когда ее высочество, о нет, ее величество, нет, женщина идеті Не все стихи равноценны в этой книге. Есть стихи вялые, как бы лишенные стержня. «Я ничего сегодня не хочу. Мне хорошо сидеть с тобою рядом...» Есть стихи невыстроеиные, так, например, прекрасно начавшееся стихотворение: «Мой задумчивый голос звучит и покорно и нежно...» — заканчивается строчками, делающими сти- xoтвqpeниe малозначительным: «Все проходит, и нежное слово «влюбленность» не заменит сурового слова «любовь». Это тот самый случай, когда... красиво, но не дорого. Но отрадно то, что таких стихотворений у Ольги Мухиной немного, в основном над каждым стихотворением хочется подумать. Будь то «Улыбка сфинкса»: «И гримасой, как улыбкой, искажаются черты этой странной, этой зыбкой, утомленной красоты». Или «Наедине со стихами»: «На белом поле черных букв безмерна милость. К стихам, как будто к роднику, склонилась...» Или «Полцарства за коня!»: «И если жизнь пригнет меня, я помню суть и повторяю снова: — Коня! Коня! Полцарства за коня!». «Ариаднина нить» Ольги Мухиной не сборник стихов в полном значении этого слова, это пусть небольшая, но книга стихов, через все расстояние которой проходит главная мысль: Вращается веретено, и нити моей не прерваться, и светится в сумрак окно, чтоб было куда возвращаться. Пряду ариаднину нить. Нелли ЗЛКУСИНА Ю. Мостков. О писателях и книгах. Ново­ сибирское кн. изд-во, 1986. Заголовок новой книги новосибирского критика Ю . Мосткова точно отражает содержание и суть этого сборника, состоящего из литературных портретов писателей и рецензий на отдельные произведения. Ю . Мостков ч— писатель, давно и прочно связавший свою судьбу с Сибирью, и естественно, что разговор он ведет, в основном, о сибирской литературе. Находя в ней свои специфические черты, критик, впрочем, не обособляет ее от всесоюзного литературного процесса, а рассматривает в контексте всей обширной и многообразной российской словесности. Книга Ю . Мосткова пронизана четкой партийной позицией, основанной на диалектических принципах марксистско-ленинского мировоззрения, что с наибольшей убедительностью, пожалуй, проявляется в монографических статьях-портретах сбор- ника. Так, анализируя цикл романов Ф. Таурина о прошлой и современной Сибири в статье «История и современность в твор­ честве Франца Таурина», критик отмечает прежде всего историзм этих произведений. Для него историзм — понятие широкое и объемное. «Историзм произведения,— справедливо замечает критик,— предполагает достоверность изображения, внимание к различным сторонам действительности». Исходя из этого, автор книги и в цикле Ф. Таурина стремится увидеть цельную, широкообъемлющую в историческом времени и пространстве картину, отражающую жизнь Сибири в различных ее измзре- ниях и проявлениях. И еще одну важную особенность отмечает Ю . Мостков в творчестве Ф. Таурина — интернационализм. За свободу от царского гнета в романах Ф. Таурина борются люди самых различных национальностей. Многонациональная армия сибиряков участвует в смертельной схватке с фашизмом, а в наши дни — в социально-экономическом преобразовании Сибири. Еще более настойчиво мысль об интернациональном долге звучит в статье «Цельность многообразия», посвященной Л . Квину (впрочем, читая и другие статьи и рецензии сборника Ю . Мосткова, убеждаемся, что тема интернационального долга, большой и малой родины становится предметом особых забот и углубленных размышлений критика): «точность выбранной им (Л. Квином,— А . Г .) позиции, пристальность его взгляда проявляются в решении темы, которая, бесспорно, является главной в творчестве Льва Квина — интернационалистической». Надо сказать, Ю . Мосткова вообще отличает умение выделить в творчестве каждого писателя самое для него существенное, как, например, выделяет он у критика и прозаика Валерия Дементьева («Необходимость поэзии») его убежденность в том, «что в жизни всюду и всегда есть красота, есть поэзия прекрасного». «Вот эта мысль о бессилии зла перед красотой труда, перед красотой мира,— утверждает автор книги,— одна из дорогих В. Дементьеву мыслей, играющих первостепенную роль в его деятельности литературного критика». От этой отправной точки отталкивается и сам исследователь творчества В. Дементьева. Вместе с тем Ю . Мосткков не сводит все к какой-то одной, пусть и доминирующей черте или особенности творческого облика того или иного писателя. Напротив, он стремится увидеть художника во всем его многообразии. Поэтому он не отделяет Дементьева-прозаика, скажем, от Дементье- ева-критика и Дементьева-искусствоведа, поскольку «художественная проза В. Дементьева дает возможность уточнить еще некоторые критерии, определяющие его отношение к действительности и ее отражению в литературе и искусстве». А отбирая самое яркое и показательное в гранях дарования того же Л . Квина, критик доказывает, что склонность писателя «к причудливому разнообразию пластов действительности» рождает в его творчестве не разобщенную, а цельную картину бытия, которая вполне соответствует внутреннему единству художественного мира этого литератора. Не случайно и статья о Л . Квине названа «Цельность многообразия». И я, наверное, не особенно ошибусь, если скажу, что подобное стремление к «цельно­ 175