Сибирские огни, 1987, № 3

да его ожидали здесь подлинные удачи. Ибо путь этот был неизведанным и тернистым. Д а, Мартынов шел трудным путем — путем внутреннего борения с самим собой, путем поисков того чудесного «звена», которое бы позволило сковать и жизненное наблюдение и фантазию в одну конкретную поэтическую данность. Ибо, как уже говорилось, для Мартынова поэзия — это средство формирования собственной личности, а не только средство образного преображения реалий. Здесь иногда шли полосой неудачи и риторические срывы. Но, в конце концов, его грандиозное городское «безбрежье» обретало черты Лукоморья, где вымысел смешался с действительностью и где посреди повседневных людских забот всегда зреет «очередное чудо». Создать это «чудо», чтобы оно было по- настоящему новым и прекрасным, помогала такая поразительная способность Мартынова, как ф а н т а з и я я з ы к а , то есть необычайно активное, действенное, я бы сказал, властное отношение к Слову. Мартынов мог к одному словесному корню присоединить самые неожиданные флексии — и тогда возникало чудо стиха: Жухни, Черт Багряный, И одно пророчь: Будет луночь, саночь, Все иное прочь! А вот другой и не менее выразительный пример мартыновской ф а н т а з и и я з ы ка: в «Прохожем» сказочное Лукоморье постепенно перевоплощается в «рукомой- ню», «мукомольню» и даже в некое «Мухо- морье», которое вполне соответствовало обыденному сознанию обитателей коммунальных квартир. Как здесь не вспомнишь ставшее классическим четверостишие Мартынова: И своевольничает речь, Ломается порядок в гамме, И ходят ноты вверх ногами. Чтоб голос яви подстеречь Дело, конечно, не в своеволии родной ре- чи, а в ее воистину фантастических возможностях для самовыражения поэта, в тончайших оттенках смысла и значения, которые всегда так обостренно чувствовал Мартынов. Ведь он был убежден, что более глубокое представление о вещи, о явлении, о душе человеческой может вызвать именно эта самая, как уже говорилось, фантазия языка или эта «магия слова», к которой он столь охотно прибегал на всех этапах творческого пути, 7 Когда обращаешься к таким сложным художественно-эстетическим явлениям, как творчество Л . Н. Мартынова, то невольно вновь вспоминаешь ленинское выражение об открытии «богатства особенного»1. Действительно, это «особенное», это неповторимое и вместе с тем характерное для современной эпохи позволяет глубже уяснить взаимоотношения человека с научно-техни-* * В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 29, с. 184. 164 ческим прогрессом, с его благотворными, а подчас и резко отрицательными последствиями для мира живой природы. И это важно сделать, ибо таким человеком является сам поэт, художник, фантаст, который приходит в этот мир, чтобы заново открывать его во всей неповторимости и красоте. Какими же средствами пользуется Мартынов, чтобы увиденное в мире стало духовным достоянием других? Ведь не случайно с оттенком внутренней озабоченности поэт сказал, что ему хотелось бы «столковаться с целым человечеством и остаться все ж самим собой». И вот здесь- то оказывается, что молва, слух, предание — средства, которые как будто бы относятся к совершенно иной системе — системе мифопоэтического сознания, с успехом служат и творческим установкам поэта. Он берет вроде бы совершенно привычные для нас явления: когда сверхзвуковой самолет преодолевает звуковой барьер, то словно удар грома разносится над крышами домов. Вы видели. Вы слышали, Почувствовали вы? Так следом за событьями Несется гул молвы. Теперь не полагается О них предупреждать,— Событья надвигаются Быстрей, чем можно ждать! Самое замечательное и действительно особенное в мартыновской лирике заключается в том, что современная техника ни в коем случае не является для него идолом, нет, она важна поэту лишь как повод для глубоких социально-общественных обобщений, она важна для раскрытия психологии и самочувствия современного человека. И вот здесь-то действительно поэта ждут многие удивительные открытия. Известное стихотворение «Будьте любезны, будьте железны!» содержит в себе поразительные строчки о том, что в наши дни, в наше время стало уже мукой неподвижности — «мчаться куда-то со скоростью звука», ибо мы знаем, что есть где-то некто, «летящий со скоростью света!» Эти строчки характеризует быстрое «привыкание» человека к фантастическим созданиям научно-технической мысли и конструкторской дерзости, они раскрывают горизонты все новых и новых достижений человека XX века в обживании Вселенной. Однако внутреннее сочувствие поэта ко всему тому, что нынче «делается в механике, и в химии, и в биологии», ни в коей степени нельзя назвать благодушным. Социальное сознание Мартынова становится еще более обостренным, поскольку он понимает, что результаты научно-технической революции могут быть использованы во вред человечеству, что угроза термоядерной катастрофы — реальная угроза. Он помнил про тот «электронно-напалмовый холм, где подземные взрывы, как эхо шаманского бубна звучат». Он помнил и про тот огненный поток лавы на склонах Везувия, который когда-то заживо сжигал людей или засыпал их пеплом. И вот поэт, побывав на раскопках Помпеи, во время своей поездки в Италию, прежде всего и главным образом видит здесь во всем напоминание о беде: «А какова причина катастрофы?» Этот вопрос звучит как предупреждение