Сибирские огни, 1987, № 3

ского, интуитивного, И к Леониду Мартынову может быть применимо здесь то определение реализма, которое дал Ф. М. Достоевский: «Я,— писал он,— ...реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой». 3 Мартынов верил в предчувствия — творческие, общежитейские, душевные. Во всяком случае, именно о них, о своих предчувствиях, он много раз говорил в новелле «Явленье птицы Ундервуд», посвященной жене и близкому другу Нине Анатольевне Мартыновой-Поповой. Правда, не только и не столько предчувствия их встречи, сколько сложные жизненные обстоятельства привели его в древний северный город Вологду, где и начался новый этап его жизни и творчества. Начался он, скорее всего, со встречи со своей Дорогой, как называл Мартынов Н. А. Попову, работавшую в то время сек- ретарем-машинисткой в редакции местной газеты «Красный Север». И — с былинного зачина стихотворения «Вологда»: На заре розовела от холода Крутобокая белая Вологда. Гулом колокола веселого Уверяла белая Вологда: Сладок запах ржаных краюх! Словно в дни туманной юности, Мартынов вновь стал печатать — теперь уже в «Красном Севере»,— небольшие заметки и информации, которые были подписаны «Мартын Леонидов», «Леонидов», «М. Л.», «Л.». И как в дни юности, его энергия оказалась неистощимой, работоспособность — удивительной, быстрота отклика — мгновенной. Высокий, голенастый, медноволосый, одетый в свитер и галифе, похожий толи на отставного военного, то ли на авиатора из Осоавиахима, он появлялся в разных концах города, чтобы исчезнуть и снова возникнуть то в пригородном совхозе, то в цехах завода «Северный коммунар». Не случайно поэт скажет, что именно в этот период он глубоко погрузился в стихию современности. Однако благодаря знакомству с историческим обликом русского Севера, с его архитектурой и его народными промыслами, вроде знаменитых вологодских кружев, с его природой и его людьми, хранившими в своем характере и своем обличье что-то от новгородских ушкуйников, Мартынов как бы воочью увидел «предысторию» своей родины — страны Холодырь. И поэт не преминул это отметить в одной из газетных рецензий. Поэт спрашивал: не предки ли этих вологжан и архангелогородцев направляли свои кочи «встречь солнца» или проходили великий Пермский камень — Урал «чрезкаменным путем». И не они ли открыли ледяные ворота Лукоморья, основали вольный город Мангазею, а затем устремились дальше, в Сибирь — к устьям великих сибирских рек, к самому Океану. После них тем же путем прошли летописцы и ученые-«геогра- фусы», в сочинениях которых стерлись границы реальности и вымысла. Так заново родилось сказочное Лукоморье, а карта Си­ бири обрела большую глубину историческую и большую масштабность. Открытая поэтом «связь земель» позволила ему открыть и соответствующую «связь времен». Вот почему в автобиографических заметках «Мой путь» Леонид Мартынов отметил, что, очутившись на русском Севере, в частности в Вологде, он как-то особенно остро ощутил эту взаимосвязь прошлого с настоящим и настоящего с будущим. Чрезвычайно важное для Л . Н. Мартынова признание! В горниле душевных и нравственных потрясений, в горниле поисков и открытий, разочарований и надежд выкристаллизовывалась мысль о всеобщей взаимосвязи и взаимозависимости в природе, в общественной жизни, в судьбе отдельного человека. И не случайно Антал Ги- даш, ближайший друг поэта, определил его девиз в следующих словах: «Все влияет на нас, но и мы на все влияем». И добавил, что этот девиз можно смело начертать на челе нового искусства. Заряд небывалой творческой силы Л . Мартынову всегда придавало сознание, что ни в чем «не следует обкрадывать себя», а следовательно,- «и всех других». Во имя этих «других» поэт должен все осмыслить, уяснить, добраться до корня, дойти до сути, закрепить в слове мимолетное и неповторимое «переходное мгновение», превращающееся на наших глазах в миг истории. Правда, в литературной критике долгое время не учитывалась внутренняя полемичность Мартынова, его ирония и сарказм, ироническая направленность его ума, когда он, сталкиваясь с теми или иными ремесленными поделками пера и кисти, повышал голос в защиту «жизни живой», в защиту ее эстетического многообразия, новых средств ее художественного выражения. Стихотворение «Подсолнух», написанное в 1932 году в Вологде, безусловно одно из лучших в творчестве Мартынова, никогда не оставлявшего эту «вечную» тему — тему вдохновенного служения искусству, служения красоте. Конфликт между живописцем-ремеслен- ником и лирическим героем стихотворения, «судьбой дарованным гостем», перерастает в конфликт между искусством описательным, обветшалым, омертвевшим и искусством нетрадиционным, искусством, способным своим «заманчивым дыханьем» заворожить людей, вырвать их из тенёт обыденной жизни и обыденного сознания, Измена такому искусству есть измена человеческому в человеке. И напротив, служение ему есть вочеловечивание человека. Любовь — вот чувство, которое вызывает к жизни необыкновенный творческий порыв. Следует заметить, что в стихотворении определенно сказался личный опыт Мартынова, который одно время увлекался живописью и даже получил направление для поступления во ВХУТЕМАС. К сожалению, болезнь помешала ему осуществить эту мечту. Так вот в «Подсолнухе» необычайно выразительно изображены и маковое масло в бутыли, и краски, и кисти, и главное — тот момент душевного подъема, даже некоторой экзальтации, которым был охвачен «судьбой дарованный гость». 159