Сибирские огни, 1987, № 3

Хорошо! И никакого прошлого. Одно голимое будущее- Ни одного лица из прежней жизни. И не будет- Вернется теперь Рита уже только в Москву. Скажет Прокопию: обещал? — исполняй. Пусть старикашка создает ей новую жизнь. Это она еще на теплоходе поняла: все, прошлое кончилось. Плыла в заморские страны на комфортабельном туристском теплоходе, семь дней в бездумном блаженстве; в ресторане подают невиданные блюда, по вечерам в музыкальном салоне оркестр демонстрирует новейшие достижения, а ты сидишь глубоко в мягком кресле и из цветного сумрака созерцаешь... И Валид: «Смотри, Юра, твою жену арабы своро- вут!». Не своровут. Ночью в двухместной каюте Рита любит своего мужа — за то благополучие, которое она любит больше всего. Юрка, правда, боится: едет работать на ГЭС — не имея никакого опыта. Ему снились банкротские сны. Будто он прибегает на вокзал с билетом на поезд, а вагона, указанного в билете, нет. Он пытается влезть в другой — не пускают. Поезд сейчас уйдет, и Юра опоздает за границу! Он в вокзальную контору к начальнику, сует ему свой билет в несуществующий вагон: «Как же я поеду за границу?» — возмущался. А начальник ему: «Да отстань ты!». И Юра понимал, что другого отношения к себе и не заслужил- Поезд ушел, а Юра смирнехонько устроился на какое-то попутное грузовое судно из милости: наврал, что он сварщик. Чтобы хоть как-то плыть в заграничную страну. Судно болталось на волнах, устройством напоминало таз, а размером было с плот, какие в детстве мастерили плавать по лужам- Матросы дали ему сварить какие-то железки, и он прикидывался умельцем, но руки ошибались, пламя гасло или горелка падала на дно судна, прожигая его. Матросы ходили и смотрели на все это с презрительным равнодушием. Наконец приплыли в вожделенную заграницу, Юра сошел на берег и навсегда с облегчением расстался с матросами — и вдруг вспомнил, к ужасу своему, что варил- то он совсем без припоя, голым пламенем. И ему никто не подсказал, потому что все давно поняли: он профан, чего с него взять, и просто решили молча перетерпеть. А теперь, наверное, разглядывают те его железки и смеются над нцм. И невозможно вернуться и уничтожить свидетельство его позора. Эти сваренные железки остались там, на судне, вне досягаемости, и через них теперь грозила Юре опасность издалека, как если бы его печень, теплая и беззащитная, оказалась в отдельности от него где-то валяться, и кто угодно мог наступить и насмерть раздавить ее. Он доверился новому другу Коле Кузовлеву — признался, что на ГЭС не работал. — А, ерунда,— невозмутимо отнесся Коля-— Закон Ома знаешь? Юра испуганно кивнул. — Будешь работать,— гарантировал Коля. И Юра немедленно и надежно ему поверил, и теперь, если ему снился банкротский сон, он просыпался в жалобном испуге, озирался в темной каюте, за иллюминатором плескалось море колыбельной ночи, и как заклинание бормотал закон Ома: «и» равняется «у», деленному на «эр», успокаивался и засыпал. А Рите было спокойно. Как бы там ни вышло у Юрки, у нее-то есть свое отдельное будущее. Колыбельные моря, колыбельные веяли ветры, чайки преследовали теплоход, ища легкой добычи в кильватере, красивые птицы, где их дом? — берегов не видать. Потом показалась земля: Греция. Репатрианты — те, чья это была родина, долго ждали ее, выстроившись на палубе у борта, и когда наконец она открылась им, заплакали. Они обнимали друг друга и плакали от долгой разлуки, которую они перетерпели, крепясь без слез (так ребенок плачет своей матери об уже миновавшей беде), и, не стесняясь, обращали друг к другу мокрые лица, побратавшись на этот краткий миг времени, а Рита смютрела на них со стороны с любо- 12