Сибирские огни, 1987, № 3

С сомнением качает головой, местный мудрец. Про Юрку сказал: — Юра — он такой человек: что дадут на тарелке, то и ест, не говорит, что соленое. — Это хорошо или плохо? — спрашивает Рита. Валид смеется, лоснясь. Не отвечает. А про Колю Кузовлева: — Он никогда не скажет на черное, что оно белое. Он силен и верит себе. Поэтому ему трудно жить. Он думает: я не уступлю. Он глотает воздух не от земли, а от неба, он пьет воду только из родника. Но пройдет время, он нагнется — радикулит. Он не захочет это показать и станет как хамелеон. — Никогда! — обиделась за мужа Мила Кузовлева. Валид невредимо улыбается, улыбка — ванька-встанька, не опрокинешь- — Валид, лучше скажи, почему станция не охраняется? Взорвут ведь,— опасается Коля Кузовлев. — Не взорвут — лень- — А что, Валид,— интересуется Юра,— дать тебе миллион — не поленился бы ты взорвать станцию, а? -— Кто мне его даст? Миллиона ни у кого нет- Да нам интереснее так, из пистолетов перестреливаться. А взорвать — это скучно. Вы не понимаете нашей жизни. Это ленивая долгая страсть. Мы медлительны, сладострастны и любим, чтоб все было долго. Нам не надо взрывать станцию. У каждого под мышкой, под пиджаком пистолет на сложной системе ремней. Любят игру. Стоило в Ливане начаться конфликтам между мусульманами и христианами, тотчас здешние христиане выпростали наружу свои нательные кресты: дескать, а ну вдарь! Лаковоглазый бармен, купаясь в волнах дразнящей музыки из магнитофона, приносит коктейли- Глаза долу: делает вид, что его здесь нет, одни только его услужливые руки. Врет, все врет! В горячем ночном пространстве, пропитанном музыкой и цветными огнями, натянулись напряженные нити желания. Восточный воздух ночи заряжен — заражён любовью, и дрожат опущенные веки бармена, скрывая лихорадку, а женщина в этих местах стоит дорого в буквальном смысле, и бедный этот бармен нарочно каждый день в сонливые послеобеденные часы, когда жизнь замирает, прогуливается по краю большого вогнутого внутрь земли пустыря, который засадили деревьями, назвали парком и поливали, так что деревья не погибли, и даже трава росла кое-где. Он стал прогуливаться здесь, потому что по этому «парку» с редкими торчками растительности совершали иногда пробежки две русские женщины — Рита Хижняк и Мила Кузовлева в спортивных костюмах. Мечтал, наверное, втайне о какой-нибудь сладострастной иностранке — надеяться приходилось лишь на иностранку: только они были в любви не товаром, а свободными партнерами. А свои девушки — о, за самую плохонькую отец получит, продав ее замуж, тысяч десять — и уж задаром ни одна себя не отдаст. Копи деньги, годам к сорока получишь жену. В парке паслось множество разнокалиберных детей. Завидев в первый раз этих бегущих иностранок, они всполошились, одна участливая девочка даже бросилась вдогонку, тревожно вопрошая: «Шу? Шу?» — что, то есть, что случилось, от какой опасности вы бежите и не помочь ли вам? — ах ты, душа-человечек, спасительница, спасибо! Мила уже знала по-арабски слово спорт — рияда, и девочка тогда успокоилась и радостно закивала, ведь во время праздников и шествий школьники хором выкрикивали «мир, спорт, труд, радость, свобода!» — и было ясно, что «спорт» — это что-то в высшей степени прогрессивное и с надеждой ожидаемое. ПотсАі дети привыкли и, похоже, нарочно поджидали их, чтобы, молчаливо сопя, пробежаться рядом, преданно поглядывая, оценили ли эти русские женщины их способность так прогрессивно бегать. И