Сибирские огни, 1987, № 3

и формах уборки, не с равными поговорить о трудностях-бедах, сообща найти какие-то приемлемые решения. «Ковер» ассоциировался с «держанием отчета», с наказанием, а может быть, и с чем похуже. «Ковер» организуется, когда тем, кто на него вызывает, и самим настает пора держать отчет перед вышестоящими, и в этих случаях нужно быть готовым доложить «наверх», что меры приняты, виновные понесли наказание по всей форме. Позиция, прямо скажем, удобная — все свои промахи, упущения, недостатки объяснить ошибками других, их нерадением, себе же оставить роль карающего меча. — Конечно, все это нехорошо,— чуть позже оправдывался перед корреспондентом Иван Михайлович,— и эти сто гектаров, и боязнь «ковра». Гут все гораздо сложнее. Вот еще какая мысль гложет: сами-то мы виноваты или нет, все ли сделали, что могли... Вот вспоминаю свое детство — здесь оно проходило, в Сибири. Как мы убирали хлеб? Косили, вязали снопы, ставили в суслоны, потом свозили к риге и молотили всю зиму. — Но ведь какой участок у вас был? Гектаров пять-десять? — Да, вы правы,— глаза председателя смотрели выше моей головы, на карту края,— теперь в обороте огромные просторы, на такой площади пшеницу в снопы не повяжешь. Нет, думал я тогда, возврат к прошлому невозможен. Технология единоличного хозяйства не подходит в условиях крупных механизированных хозяйств, искать причину неудач нужно в другом. Ну, скажем, во всех ли отношениях прогрессивна комбайновая, так называемая двухфазная, уборка, хоть она — последнее слово в механизации самых трудоемких работ в страдную пору. Погоду не изменить, мы ею управлять пока что не научились, поэтому ее надо принять такой, какой она есть, и при случае не пользоваться ею как своего рода козырной картой: там, где она была благоприятной, умолчать, а там, где проявила себя капризной, преувеличить ее неблагоприятную роль, списать на нее, если удастся, и огрехи организации, и недостатки в агротехнике, и отсутствие высокой культуры земледелия. В районном центре пришлось задержаться. Были задания других отделов редакции, не связанные с уборочной драмой: пока я их выполнял, подоспело и заседание бюро. Погода явно двигалась к зазим- ку. Падал мокрый снег, пронизывающий ветер морщил стылые лужи. К вечеру у крыльца райкомовского здания появилась корочка льда. «Как там у комаровиев с валками?» — думалось мне, когда шел к знакомому зданию, где желтоватыми огнями светились окна. У подъезда стояли забрызганные легковушки. В коридорах толпился народ. Царила нервная, напряженная обстановка. Погибал хлеб, а спасать его было нечем. Интересно, как поведет себя в этой обстановке бюро, что скажет первый? Вопросе за вопросом задавал я самому себе. Райкомовцев за это время я достаточно изучил. Народ был разный, в рассуждениях единства не было. Нет, пожалуй, все-таки было — в одном: никто не сказал мне, что виноват способ уборки, что люди в этих ус­ ловиях ни при чем, они сделали все, что смогли, что было в их силах. Нет, говорили мне, что-то кем-то было упущено. Нельзя такой разрыв допускать между косовицей и обмолотом. Не надо было весь хлеб валить в валки, пусть бы он лучше стоял, можно было бы убирать прямым комбайнированием. На то и голова на плечах, чтобы маневрировать, не действовать по шаблону, а искать пути похитрее. Мои комаровцы тоже попали на бюро, не избежал «ковра» и Иван Михайлович. Он стоял у дальнего конца длинного стола, который был вплотную придвинут к столу первого секретаря райкома. Первый внимательно слушал его доклад и щелкал костяшками конторских счетов. Они лежали у него на столе, под правой рукой. — Так, так, шестьсот гектаров, говоришь,— брови первого хмурились, костяшки прыгали влево. — Теперь прикинь, что ты на каждом поле потерял по 16—17 центнеров зерна. Это же сколько получается? Костяшки мрачно носились из стороны в сторону. В комнате было слышно только их, все ждали, что произойдет. — Десять тысяч центнеров добротного хлеба вы положили на землю, а что уберете? И когда убирать будете? Небесная канцелярия времени не оставила! Степан Васильевич смотрел в зал поверх очков, ждал реакции на свои слова и переводил взгляд на председателя колхоза. Члены бюро согласно кивали головами,— да, хлеб, действительно, было жалко. Иван Михайлович попробовал было сопротивляться. — Но вы же сами, Степан Васильевич, советовали косить, и как можно быстрее и больше... Напрасная то была попытка. Эти слова словно бы подхлестнули первого. — Вы же осторожный человек, Иван Михайлович, какие уж вам нужны были подсказки, вы и без них хлеб погубили — то слишком рано сеять боялись, вот и вошли с посевной в июнь, хлеба-то и задержались с ростом, самый раз бы их косить, а вы все волынку тянули — рановато да зеленовато. Мы вам и подсказэть-то боялись — вдруг как советы за мелочную опеку воспримете. А что же вышло? А то самое — если бы наших советов не отбрасывали, то и вовремя бы посеяли, и хлебушек бы до снега убрали, а теперь, экий молодец, глядите на него, свои грехи на райком решил переложить. Не выйдет — не райком сегодня ответчик, а председатель колхоза «Светлый путь». Наверное, всем все было ясно, но не покидала тревожная мысль — неужели на этом все и закончится, получат председатель и главные специалисты хозяйства по очередному выговору, пообещают напрячь все силы и во что бы то ни стало спасти урожай... Получат целый ряд советов — и ребятишек из школы привлечь, чтобы валки вилами и граблями приподнимали, и подождать заморозков: хрустящие, со льдом валки легче пойдут по морозцу... И даже кто-то сказал, что и по весне собрать зерно можно будет, вот только посоветоваться с санэпидемстанцией надо — можно ли будет его после зимовки пустить на корм. 125