Сибирские огни, 1987, № 3

И он это съел. Он это просто съел. Ничего. Юрка — современное цивилизованное устройство на транзисторах и микросхемах, слаботочное, не перегревающееся, способное, как электронно-вычислительная машина, выполнять миллион операций в минуту. Юрка — это ум, а не какая-нибудь глупая, бьющая себя кулаком в грудь нараспашку душа. Душа — это ламповое такое громоздкое анахроничное устройство, требующее себе напряженного питания и всегда готовое сорваться и сгореть. В тот же вечер он уже сидел и деловито составлял программу тренировки, «...дымососы загрузились полностью, разрежение перед дымососами максимальное, а разрежение в топке упало до одного миллиметра водяного столба. Котел начал газить. Из-за нагревания газоходов загорелись кабели управления вспомогательным оборудованием...». Развивал он эту драматическую повесть, высоко ценя свою голову, испещренную техническими терминами, как какая-нибудь инструкция по эксплуатации оборудования. Юрка любил технический язык, который дисциплинировал ум и заставлял его подтянуться, как военная команда «смир-рна!» Ничего, что вышла эта накладка с Насирией, ничего, что здесь ГЭС, а не ТЭЦ («ГЭС отличается от ТЭЦ примерно как американские джинсы от ватника», на что вечнозеленый Валид, козыряющий своим русским языком, уточнил: «Ватник — это то, что носят де- ревьяне?» То есть, по его, жители деревни...) — ничего, Юрка с его головой справится и на ГЭС. На стенах бара «Эльдорадо» в цветном полумраке — чудеса западной полиграфии... Вот пасмурная прерия, стоит на равнине вдали красотка, по-ковбойски расставив ноги, и сурово глядит на зрителя. Другая красотка смотрит той навстречу с переднего плана картинки. Она тоже в ковбойской позе — стоит, уперев руки в карманы шинели, спиной к зрителю, но лицо вполоборота видно. Противостояние этих застывших поз, этот сумрачный пейзаж наводят на мысли о вечности, но в расходящихся фалдах шинели сияют ослепительно прямо в фокус объектива голые ягодицы, ничего не ведающие о значительности лица своей хозяйки. — Отлично! — прицокнула языком Рита. На другой картинке крупным планом звероподобный оскал негра, сочногубый, белозубый, лицо не поместилось — за ненадобностью. Этот неутомимый улыбалыцик Валид, с которым познакомились еще на теплоходе (он возвращался из командировки в Союз, «прихожу в магазин, прошу: мне двести граммов праздник! — вместо «брынза»), он и здесь опекает, окутывает улыбкой, видит все насквозь и читает с лица, проклятый шпион. Его внимательный взгляд как бы пытает: ну что, Рита, нравится? Видишь, Рита, тебе здесь не будет ни тесно, ни скучно, ты сможешь получить сколько хочешь удовольствий и потрясений. Хочешь потрясений, Рита? Хочешь запретной и внезапно сбывающейся любви, а? Не хочу. Ты принимаешь меня немножко за другое. Я приехала сюда не за потрясениями и не за тем, чтоб испытывать свои возможности. Я замру. Я сольюсь с почвой этих мест, как ящерица, вы меня нигде не заметите и ни в чем не изобличите. Я умею подчинить свою чувственность разумной цели. Если я бегаю налево, Валид, так с толком. А здесь обойдусь. Он подносит спичку к ее ароматной сигарете — тонкой, протяженной, золотисто-коричневой, он сожалеет, что Рита исключает себя из игры. х — Рита, ты высоко ходишь и думаешь: я всегда буду ходить высоко. Тебе тяжело будет упадать. Громко- (Образец арабского мышления на русском языке) . — Почему ж обязательно «упадать»? — Ты пользу вещей ценишь больше, чем потрясение. — Наоборот, это залог прочного будущего. 10