Сибирские огни, 1987, № 3

он вначале подойдет ко мне после урока и поговорит со мной наедине, робко попросила мисс Коллинз. — Могу попробовать,— ответил он,— но за успех не ручаюсь. Как говорят его же товарищи, конфиденциальность не в его духе. Неожиданно он по-новому увидел внутреннюю сущность характера Ромеро. Тот всегда искал аудиторию, пусть даже из одного человека, и предпочтительно антипатичную ему. Казалось, во враждебности он находил для себя эмоциональную разрядку, а вместе с ней и ощущение власти над людьми старше его и в широком смысле гораздо могущественнее его. Будь Стренд пророком, он предсказал бы ему будущее трибуна, охраняемого полицией, который приводит в неистовство толпы людей, побуждая их к неповиновению и воинственности. Весьма не утешительное предсказание. — Его трудно поставить на место,— продолжала мисс Коллинз своим мягким извиняющимся тоном,— поскольку он всегда говорит исключительно вежливо, через каждое слово «мадам», «мадам» и «позвольте задать вам вопрос». К тому же он самый лучший ученик в классе. У него фотографическая память, и он может цитировать наизусть, слово в слово, целые обзацы из прочитанных им книг в подтверждение своих аргументов. На днях я дала ребятам список книг, которые им следует прочесть за этот семестр, так он с презрением отшвырнул его, сказав, что большинство из них он уже читал, а те, что не читал, даже не стоят того, чтобы их открывать и тратить на них время. Жаль, что у нас нет повышенных курсов. Я сразу определила бы его туда. Похоже, он своего рода — гений. Мне никогда не приходилось сталкиваться с такими ребятами, как он, и, надеюсь, никогда больше не придется. — Потерпите немного,— сказал Стренд.— Со своим темпераментом он наверняка попадет в какую-нибудь историю, и его исключат. Как старшему воспитателю, помимо прочих обязанностей, Стренду сменялась раз в неделю инспекция жилого помещения мальчиков, и он делал это, когда ребята уходили на занятия. Естественно, порядок в комнатах не везде выглядел одинаковым. В одних скрупулезная чистота, как у старых дев, в других вопиющий хаос, как на детских площадках. Комната Ромеро и Роллинза на верхнем этаже была весьма опрятной, но разница между двумя половинами была настолько разительной, что казалось, будто комната разделена надвое невидимой, стеной. Кровать Роллинза была застелена ярким, -в крупную клетку, тканым одеялом навахо. На письменном столе в тяжелых серебряных рамках две фотографии. На одной перед белым крыльцом позировала серьезная пожилая негритянская пара, и на ней надпись: «От любящих мамы и папы». С другой улыбалась симпатичная молоденькая негритяночка в купальном костюме, и на ней выведенные изящным женским почерком скромные слова: «На добрую память, Клара». На стене — огромное фото четырех могучих молодых людей, расплывшихся в широкой улыбке, и среди них Роллинз — самый маленький в этой группе. Все в студенческих спортивных куртках с разными буквами на них. Не вызывало никакого сомнения, что все они — братья. Роллинз держал в руках футбольный мяч, брат рядом с ним — бейсбольную биту, двое других братьев — баскетбольные мячи, как бы демонстрируя, что их атлетическое признание было завоевано не в одном виде спорта. Над кроватью большая афиша концерта Эллы Фитцджеральд, а на тумбочке груда кассет и кассетный магнитофон, который, Стренд знал по опыту, он запускает на всю мощность. На узкой полочке над столом лежала кипа журналов «Плейбой». Стренд находил подобные журналы с обнаженными женщинами и в комнатах других ребят, но спрятанными где-нибудь под кроватью. Роллинз же явно считал, что ему нечего скрывать. В его платяном шкафу, который он беспечно оставлял открытым, 108