Сибирские огни, 1987, № 2

жам в одних чулках, и тяжела же ей, наверное, была эта ноша: чужой затосковавший ребенок. Ох, тяжела. Чужая тоска —не дай бог, люди не хотят ее, им надо жить, считая, что все устроено благополучно. Они не любят знать, где расположены в городе дома инвалидов и сирот; и кладбища теперь вы­ несены далеко за город, и больница за высоким забором, и Полине там время от времени дежурить — разгонять детскую вечернюю тоску — разгонять и не мочь разогнать. А у Полины есть дочка. Только она живет у дедушки с бабушкой. Так, решили, будет лучше и для ребенка, и для родителей, у которых такая работа — с беспрестанными ночными дежурствами... Что-то, видимо, при этом утрачивается. Утрачивается, да, это надо признать- Когда женщина рожает и рожает детей, это ее физиологически держит в другом, особом состоянии: у нее постоянно задействована любовь, мягкость, она и чужйх детей попутно любит, у нее это чувство натрени­ ровано, как мышцы у бегуна; она его отдает — как корова молоко, и именно' поэтому оно и не оскудевает. А у Полины, у современной этой труженицы, откуда взяться любви: она родила один раз, только-только развился, заработал механизм материнства — ребенок уже подрос и от­ дан бабушке, а другого не будет, вот механизм и заржавел, и попро­ буй заставить его работать силой убеждения! Эта утрата чувства накапливается генетически, у некоторых оно уже не включается даже при рождении ребенка. Детские дома полны, мате­ ри питомцев живы. И самое главное — уже ничего нельзя для этих де­ тей сделать. Поздно. Это надо было делать с самой первой секунды, как только он завяжется в утробе —любить его. Любовь — это, на­ верное, самое главное питательное‘вещество для ребенка. Да, безуслов­ но, женщина творит человека, когда вынашивает его. В душевном уси­ лии, в тайне своей к нему любви — вот тут он и создается весь, внутри, он слушает и учится, и тут преподается ему вся его будущая жизнь, и строй, и облик. И требуется от женщины безумно точный расчет со­ стояния. А тот ребенок, который брошен матерью без любви еще в утро­ бе —он живет сам, один, растет из собственных сил, как луковица иной раз прорастает без земли и некоторое время может существовать за счет собственного маленького запаса. Запас быстро кончается, и расте­ ние погибает. Полина знает этих детей. Это ее больные. Иногда ей ка­ жется, что есть смысл давать им умереть... Это страшная мысль, на которую врач не имеет права. Полина знает это. Но мысль не спрашивает права, она приходит и все. Глядя на ино­ го своего пациента, Полина не может запретить себе думать: лучше бы тебе умереть, милый... И это не злая мысль, нет, милосердная. А Юрке она один раз сказала: «Может, забрать мне дочь, а?», на что он, конечно, ответил: «Как хочешь». Ну как же, еще бы, он добрый, мягкий человек, не считающий возможным навязывать свое мнение. Он разрешает Полине поступать по своей воле — без насилия. Красиво, да? А на самом деле — он просто бесполезный для души человек... Домой Полина приехала тихая и смирная. Проскурин смотрел теле­ визор. Полина прилегла на диван мышкой да так и уснула. Он укрыл ее пледом — но этого она уже не почувствовала. Утром, проснувшись, увидела его рядом, спящего без простыни, без постели, под осенним пальто — постель у них убиралась в поддон ди­ вана, и он пожалел ее будить, так и провел ночь, приткнувшись по-по­ ходному, и чувствуя, должно быть, запах ресторанного вина от нее. Полина встала потихоньку, вскипятила чайник5и намазала бутер­ броды маслом — на завтрак —для двоих...