Сибирские огни, 1987, № 2

меня, — добавляет к этому один из героев повести, — щемит сердце, когда я вижу их, врывающихся в снежный заряд». Все это позволяет утверждать, что пе­ ред нами произведение, представляющее так называемую современную иронико-фи­ лософскую прозу. А шире говоря — прозу, раскрывающую нравственные искания на­ шего современника. В. Озолин исследует сегодняшний день, память его щедро предлагает читателю свои накопления, отбор идет из сферы жиз­ ни, наиболее знакомой автору. С неослабе­ вающим интересом читатель теперь следит за перипетиями жизни газетчиков, рабо­ тающих на далеком острове на востоке нашей страны. И прежде всего в поле его внимания оказывается заведующий отделом йисем областной газеты Валерий Ивано­ вич Буняков. Постепенно читатель чувствует в нем че­ ловека доверчивого и заинтересованного в делах, презирающего подлость и нечисто­ плотность, упорно и настойчиво ищущего здоровых основ жизни в свои отнюдь не­ молодые годы. И еще. Буняков — худож­ ник, человек с творческой жилкой. Когда вдруг вспыхивает в нем эта искра — весь мир преображается, приобретая яркие и необычные краоки: «Теперь, словно споло­ хи, из ничего будут возникать перед Бу- няковым картины давней молодости: на обрывках морозного тумана, на клочьях облаков, на черной небегучей воде север­ ных озер. Полярное сияние играло сегод-. ня ночью потолком буняковской комнаты. Это началась повесть». Увлеченно и бескорыстно поддерживает Буняков местного краеведа Пухова, много интересного рассказывающего в своих за­ метках о родном крае, его истории и при­ роде. Готовит он к публикации смелую и острую статью Пухова о сельском хозяй­ стве на далеком острове. Статья эта мо­ жет произвести переворот в сложившихся представлениях б сельскохозяйственных возможностях далекого и сурового края. Когда же Буняков уличает в подлости своего коллегу, то карает его доморощен­ ными средствами прямо в редакции среди бела дня. Драка становится предметом об­ щественного разбирательства, в результате которого Буняков отстраняется от рабо­ ты. И он решает уйти в долгий и далекий морской рейс. Несмотря на случившееся, Бунякова лю­ бят в редакции, к нему тянутся окружа­ ющие его люди, родство душ возникает между ним и машинистом Глыгой. Оба они пережили голодное военное детство. Так почему же вдруг В. Озолин отдает все-таки явное предпочтение ироническому повествованию? Не дань ли это сегодняш­ ней моде, когда ироничность и откровенная демонстрация авторских приемов являют­ ся весьма распространенными? Читаешь иные повести и прямо-таки чув­ ствуешь искусственность «легкого повест­ вования»: не дай бог читатель заметит на­ пряженное, без улыбки, лицо автора, вдруг на этом основании сочтет предмет изобра­ жения общепринятым, банальным и т. д. Такая проза порой теряет ценностный иде­ ал, социальные ориентиры, а в конечном итоге действенность. 166 Лирико-публицистическая, ирониче­ ская манера повествования продиктована В. Озолину жизненным материалом произ­ ведения, характерами, здесь выведенными. И все-таки не обошлось без определенных издержек. Вряд ли уместна, например, «легкость необыкновенная» по отношению к серьезной проблеме положительного ге­ роя, на которой, по словам автора, он при­ тормаживает читателя. Так ли уж невинна проблема стандартизации, которая нет-нет да пробивается в различные сферы нашего бытия? Достойна ли известная комедия, умно и тонко высмеивающая строитель­ ный шаблон (и не только строительный), уничижительного отношения: «Один сцена­ рист, — пишет В. Озолин, — даже филь- мишко веселый состряпал на этой ситуа­ ции. Помните: один пришел к себе домой, лег спать, а оказывается, что не только квартира не его, но и город другой». Помнится, в своих «Заметках о русском» Д. С. Лихачев поставил в зависимость от преодоления стандарта, штампа историче­ скую память, национально-историческое своеобразие народа. Такая постановка воп­ роса как-то сама по себе исключает об­ легченный ироничный подход к данной проблеме. Читатель, очевидно, отметит в повести «Черные утки» и еще какие-то недочеты, но в целом избранная автором повество­ вательная манера помогает разобраться, кого он видит, как видит и зачем видит. Писатель не хочет и не может принять «самый простой, необременительный спо­ соб видения — вообще ничего не видеть или не замечать». Он в своих героях ви­ дит многое, и авторская ирония помогает и читателю почувствовать в том же Буня- кове не только привлекательные качества, но и существенные слабости. В самом деле, искра творчества в Буня- кове так ведь и не разгорелась. Она по­ тухла при первом же столкновении с реаль­ ными обстоятельствами жизни: «Текст по­ терял силу, утратил цвет, как яркая рыба, вытащенная на палубу с океанической глубины. Безжизненная свалка букв, крю­ чков, закорючек — прикасаться к ним сей­ час не имело никакого смысла». Отнюдь не забывчивостью автора объяс­ няется и тот факт, что из повести мы так и не узнаем о судьбе острого материала Пухова. Видно, и здесь искра заинтересо­ ванности погасла, не успев разгореться. Не хватило Бунякову выдержки, воли, веры в своих друзей при столкновении с Гунен- ковым. И здесь наш герой, в сущности, от­ ступил, как и раньше. Не очень ли многим напоминает этот персонаж Мезенцева из повести А. Шастина? Не заслуживает ли Буняков более строгого авторского суда? Вопросы эти как-то невольно приходят в голову при чтении произведения В. Озоли- на. Дело, очевидно, в том, что автора мень­ ше всего привлекает роль строгого судьи, ему значительно более серьезной представ­ ляется проблема развития человека, его движения и совершенствования. Ему, как и одному из его персонажей, не хочется при раскрытии этого сложного процесса выглядеть этаким умником на берегу, ког