Сибирские огни, 1987, № 2

Они не танцуют. Они материально обеспечивают танцы. У каждого своя функция. У них —волновая. А она, Нина, танцует. Воздев руки, ввинчивает их в витиеватые норы пространства. С нею вертится Юра Хижняк—крепкий, как булыжник, с улыбкой, просторной, как авианосец. А ей все равно, с кем, она не ви­ дит, она бы и одна танцевала —все больше западая в гипнотизм ритми­ ческих телодвижений, чисто Африка, вот-вот сорвется с оси, не удержит ритма и забьется в непоправимых конвульсиях. Хижняк следит с некото­ рой опаской, но ухмыляется, ухмыляется... Не видеть бы вовсе его лица, лиц. Ах, эта несбываемость чего-то необходимого —она и тогда мучила так, что хотелось иногда даже войны, всенародного бедствия и плача, в котором все люди соединились бы, и тогда общим усилием проникли бы наконец в глубину чувства, донырнули бы до самого дна его. А в оди­ ночку Нине не справиться: ее выталкивает —не хватает дыхания и слез. И все остальные люди —тоже плавают поверху, никогда не сближаясь в едином чувстве, как могли бы сблизиться, например, в пении одного гимна. И жизнь из-за своего разъединяющего благополучия мелка, ли­ шенная лучшего своего содержания —трагедии. Как у Гегеля: «Периоды счастья пусты для человечества». И где взять той одинаковости, чтобы соединиться со всеми? И танец не помогает, каждый танцует сам в себе, недоступный другому —даже одному-единственному другому. Вдруг Пшеничников оставил свои волновые функции, встал, выловил Нину за руку и вытянул из гущи танца. Извлеченная, она озиралась — как разбудили. — Пойдем, я отведу тебя. — Почему? —спросила как спросонок. — Что-то скажу. — Говори тут! — Нет! Окончательно пробудилась. Коридор общежития, зелецые панели стен. Нет, в праздник это не просто протяженность пути, которую в буд­ ни такая досада преодолевать. В праздник это тотализатор: внезапность, риск, выигрыш, захоронение надежд —кому что выпадет. В любой миг может сбыться: распахнется дверь, вырвется музыка, тебя возьмут за руку и введут... Тысяча вероятностей. И те, что не пристроены, слоняются по коридору, ищут точку приложения своей неприкаянной любви. Проходят коридором Нина и Севка Пшеничников —что-то будет? Вот сейчас он скажет. Весть. От кого? (Не от себя же!..) Но весть откладывалась, Сева удерживал ее, как плотина, и вместо слов, готовых прорваться, одни вздохи. — Ну! (От кого же, от кого он вестник?) — Сейчас, подожди... Опять идут, он дышит. От чужого так не волнуются. — Ну! Выдохнул: — Он что, тебе нравится? (Неужели от себя?) — Кто? — Хижняк. — А, вон оно что... Нет. — А кто? — Что? — Ну нравится? — Ну уж не такие, как Хижняк. — А какие?—замер. — Ну... Я сумрачных ценю, замкнутых. Чего пристал? — Да? А почему? — По кочану. —- Нет, правда! 13