Сибирские огни, 1987, № 1

— Возможно, вы поступили более мудро, чем я. Что касается хулиганов, вы считаете, есть какая-нибудь надежда? Стренд пожал плечами. — Безусловно. Хотя, думаю, большинство из них обречено испортиться вконец, и очень скоро. В моем старшем классе, например, ^есть один низкорослый паренек — пуэрториканец, интересуется историей, думаю, с малолетства. Только сегодня я читал его работу. О Гражданской войне. У него есть свои собственные мысли на этот счет. — И какие же?..— спросил Хейзен, похоже, с искренним интересом. — К примеру, он написал, что Гражданская война была большой ошибкой.— Рассказывая об этом парнишке, Стренд видел перед собой его круглое смуглое лицо, оскаленные белые зубы не то в иронической, не то в надменной усмешке.— Он пишет, что (Ожанам следовало предоставить идти своим путем, поскольку в любом случае, рано или поздно, им пришлось бы освободить своих рабов, и не было бы миллиона жертв. К настоящему времени, пишет он, Юг и Север все равно объединились бы, пусть даже свободным союзом, и все мы, черные и белые, не страдали бы в течение целого столетия. Это, естественно, не то, чему его учили, и я вынужден был предупредить его, что если то же самое выскажет своим экзаменаторам, то провалится. — Как, по-вашему, какая была бы у него реакция на это? — Просто посмеется. Сдача выпускных экзаменов не много для него значит. В любом случае у него нет возможности поступить в колледж, ему придется искать работу либо судомойщика, либо начать промышлять на улицах, так что какая для него разница, сдаст он экзамены или нет. —■ Жаль, не правда ли ?— задумчиво произнес Хейзен. — Такова действительность,— заметил Стренд. — Какую оценку поставили вы за его творчество? — Отличную. — Я вижу, вы необыкновенный учитель. — Это он необыкновенный мальчик. В другой контрольной он доказывает, что история, как она преподается в школе,— дичь. Его слово. Д И Ч Ь . Что причины и следствия исторических событий заведомо предназначены облегчить историкам упаковывать наше прошлое в дутые маленькие свертки. Он ознакомился с некоторыми научными работам^и, в частности по физике, И придерживается теории вероятности. .Надо полагать, вы читали кое-что относительно этой теории?^ — Кое-что,— кивнул Хейзен. — Этим он хочет сказать, что ничто не является и не являлось неизбежным, все — дело случая, случайное столкновение частиц, будь то в политике, экономике; природе или лабораториях. Придерживаясь такой теории, говорит он, индустриальной революции могло и не быть, не родись на свет по чистой случайности определенные десять человек; вторая мировая война не разыгралась бы, если бы Гитлера убили на Западном фронте в 1917 году; не было бы и Гражданской войны, реши Линкольн продолжать в «Спрингфилде» свою карьеру адвоката... — Какую же оценку вы поставили ему за подобную, я бы сказал, несколько неортодоксальную философию? — спросил Хейзен. — Отличную,— рассмеялся Стренд.— Возможно, потому, что его работа так отличалась от работ всех других ребят. — По-вашему, он не прочь поступить в колледж, представься ему такая возможность? — Сомневаюсь. Однажды он признался мне, что, по его мнению, образование — тоже дичь. И тем не менее, когда попадаются такие ребята, как он, порой появляется мысль, что ради них стоит жить. — Понимаю,— Хейзен на минуту отнял-от щеки компресс, посмотрел на него сосредоточенно, затем снова приложил.— Похоже, система образования теперь совсем иная, чем была в мое время... 77,