Сибирские огни, 1987, № 1

бенно когда ты полководец целого коллектива и должен подавлять свою приязнь и неприязнь, как неустанно учит его Агнесса, чтобы коллектив был действенным. Уж это точно: каждое сообщество хоть само маленькое — всегда некий отдельный генератор, который производит отличную от других частоту и мощность, и все это неповторимо. Ото еще в школе было явственно видно: каждый класс как отдельное, отличное от других существо. И излучает свой неповторимый дух. Первый класс купил колбас, второй резал, третий ел, четвертый... И все это черт знает от чего зависит. ...Должно зависеть от тебя. После института он попал на завод, в отдел главного энергетика Там организм с его неповторимым излучением был такой. Верхушка элита, человек десять — главные специалисты и пр., обедали в сто ловой в отдельном зальчике, и заведующая столовой самолично, пава покачиваясь, несла им на подносе, как официантка, отдельные их бор ши через общий зал. Так было заведено, и все остальное из этого вы текало. Путилин со своего юношеского места не Смог бы это свернуть (свергнуть), да и не был уверен, что это надо, он ведь еще не знал, как должно-то быть? Противно, правда — это было, чувствовал. Сидел раз в кабинете предзавкома, юный профорг (в колхоз посылают и профоргами выбирают всегда молодых специалистов — пусть отдуваются!), дожидались кого-то еще, а у преда на столе то и дело звонит телефон. Снимет он трубку, на Глеба покосится и потихоньку у трубки спрашивает: «Тебе какой размер?»-—и в сторонку откладывает талончик. Нововведение такое было: распределяли дефициты всякие по справедливости: на каждый цех, отдел давали несколько талончиков (сапоги, ковры, платья...), и люди тянули жребий. А у предзавкома, оказывается, сверх справедливости еще оставалась на столе такая кучка талончиков. А Путилин сидит — молодой, глупый еще (не разрешивший себе пока быть умным — это ведь дело волевое) и не знает, как ДО ЛЖ НО БЫТЬ, хотя чувствует: гадость-то, господи, мужик сидит здоровый, сильный, тряпки исподтишка распределяет. (Еще с той поры запомнил это гадостное чувство, и сам никогда, и жене строго наказал: я тебе погоняюсь за дефицитом! Зашла в магазин—; что есть, то купила и носи. Сапог нет — ходи в валенках. Но чтоб этих страстей, этих шушуканий и доставаний я не видел). И тут влетела в кабинет Белкина, начальница планово-экономического отдела, на лице— скорбная озабоченность: только что через сложные связи «достали» аж в Вильнюсе врача, ужасно крупного специалиста — надо Каюмова, захворавшего начальника производства, срочно везти! — Двести хватит? — понятливо осведомился предзавкома. — Хватит! — скорбно кивала Белкина. Глеба она не замечала: не та величина у него, чтоб замечать. Он был настолько малосущест- вующ для нее, что она могла, пожалуй, сесть на стул, на котором он уже сидел. — Но ты же имей в виду, Коле Заступину скоро в отпуск, ему-то рублей хоть двести останется? — тревожилась Белкина. Коля Засту- пин — это был главный технолог, тоже из ихних «своих». Управленческая элита держалась дружной кучкой, и Белкина была там хозяйка, боевая подруга, лихая товарка и знаменосей. — трогательно преданная «своим» и презрительная ко всему остальному миру. — Останется! — заверил предзавкома. И то рассудить: фонд материальной помощи завкома стоит ли дробить на бессильные десятки — ведь в положении нормального человека десятка ничего не изменит, а заводчане все были нормальные люди, нищих не водилось — и куда разумнее было разделить этот фонд между «своим«» по более ощутимому кусочку — к отпуску... Нет, они не считали, что поступают несправедливо. Была даже своя жертвенность: «А Коле Заступину?..», священные узы братства. Как-то потом Глеб видел Белкину в аэропорту: она вдвоем с директором направлялась в Москву — видимо, везла отчет в главк, и они 58