Сибирские огни, 1987, № 1

Странный эффект, не правда ли, у мирного времени? Это только вой- ра на всех поровну, а мир — у каждого свой... Явится такой вот борец за справедливость (ему непременно кажется, что он не за себя, а за самую что ни на есть справедливость!), занесет ногу на красивый шаг, надеясь, что подхватят в воздухе преданные руки товарищей и понесут.. Понесут или уж удержат. Ан зависла эта занесенная нога в пустоте, и восставший обречен завершить красивый шаг, собиравшийся остаться только декоративным жестом. Он завершает шаг, проигрывая единоборство, а зрители и болельщики долго будут перешептываться в кулуарах и, качая головами, мудро делать выводы о жизни, в которой не доищешься правды. Ерунда! Правды доищешься, когда она действительно правда! Сегодня на суде, когда всплыл донос Семенкова о назначении Агнессы дисом, каждый — каждый! — почувствовал себя задетым. СЕБЯ- Потому что действительная, несомненная справедливость — она у всех одна. Как война. Агнесса не хотела. Ее уговорили. Директор Василий Петрович, когда Путилин принес ему заявление Егудина со своей визой «не возражаю», запротестовал! «Да вы что, Глеб Михайлович, ' бог с вами, так* не делается! Заявление подписывается в тот день, когда кон-- чается его срок! Есть правила, этика, наконец».— «Делается, Василий Петрович, всяко. Как надо — так и делается!» — сказал Путилин. Сила солому ломит, Василий Петрович открыл было рот, но вспомнил, наверное, свою внучку — белоснежку с голубыми глазами, и что до пенсии ерунда, вздохнул и подписал эту бумагу. — Разбазариваете оперативный персонал! — ворчал.— Кем вы его замените? — Сами ляжем на амбразуру. — Лягут они на амбразуру... Путилин вышел, положил бумагу на стол секретарше: — В приказ! И затеребили мирную женщину Агнессу — доколе отсиживаться в электротехниках? Агнессе сорок восемь лет, и это — с какого боку глядеть — может быть и молодостью, и старостью. В окружении Агнессы все были молодые ребята, инженеры, и глядели на нее все оттуда, из молодости, прощальными глазами, как бы преодолевая .громадное расстояние, разлучающее ее с ними. Постоянно ощущая на себе этот сожалеющий взор, Агнесса послушно перестраивалась, переводила стрелки своих внутренних часов на «пора спать», хотя чувствовала себя вполне в силах справиться с пляской молодости. Ведь мы боязливы и чтим посторонний взгляд превыше своего и покорно подЬинемся на то место, куда нам укажут, лишь втайне пожав плечами: «Разве? Ну, как вам будет угодно...» Мы же скромняги все' -т- С твоим-то опытом! — наседал Путилин.— Кто, если не ты? — ударился в цитаты.— Если я не буду гореть, если он не будет гореть, если ты не будешь гореть — то кто же тогда рассеет тьму? Агнесса поддалась, заразилась, что-то в ней взыграло — та одержимость, безрассудство, которое бывает лишь в детстве, когда хочется нырнуть в глубину и не то убегать, не то догонять. — А , — махнула рукой и подмигнула неумелым оком, — Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Мигун-то у нас, чемпион по подмигиванию, — Семенков. Его, стало быть, заело... Дескать, чем я хуже Агнессы? Сидел бы, притихши, да помалкивал. А теперь как старуха у разбитого корыта. Так что же, что же авитаминоз-то, отчего? Чего не хватает? Не распознал, вот что. Критерий подвел. Хижняк-тО, а? Не распознал... Путилин чувствовал какую-то муть на душе — как изжогу. Хотя он старался со своими чувствами по возможности не считаться, потому что стоящее на свете — не чувства, а дело, которым ты занимаешься для общества. А чувства — это так, неразбериха одна. Подводят. Осо- 57