Сибирские огни, 1987, № 1

да?» — испугалась Агнесса. «Из рака, откуда!» — «Вы думаете, у него рак?» — ошеломленно посмотрела она. Егудин только вздохнул с бесконечным терпением. «А я думала, язва...») И вскоре после этого, когда Хижняк сдавал экзамен на допуск (Путилин сам сократил ему сроки стажировки: «Что ж , если человек рвется — пропустим его вперед!») и блистал (ну. бывают такие минуты вдохновения, такие прозрачные минуты, когда сам не знаешь, откуда берет тебя невидимый ангел за руку и ведет по проволоке, по коньку крыши под луной, и разговариваешь на чужом языке, которого отродясь не учил,— а потом опомнишься, взглянешь на пропасть под проволокой и ахнешь: да не может того быть, чтоб я прошел!), и Путилин с некоторой подковыркой шепнул Егудину: «Вот что значит спортсмен!», на что Егудин ревниво признал: «Что ж, я рад новым кадрам. Тем более что это приближает меня к скорейшему назначению. Так сказать, когда же мы узаконим мои отношения с должностью старшего диса?» — «Дайте человеку спокойно умереть!» — оборвал Путилин, и еще потом, когда уже поздравляли нового диса, Егудин забеспокоился: «Товарищи, мы же не обговорили, в какой вахте будет работать Хижняк!», » Путилин бросил: «У него универсальная сходимость, он может работать с кем угодно. Вы, как старший по должности, могли бы это заметить!» Вот и колол беднягу, и колол, и не мог себя остановить в этом. И из чего только складываются симпатии и антипатии? Наверное, это где-нибудь исследовано. Наши— ненаши, вечная битва правых и виноватых. Наши —г это, безусловно, правые. Ненаши — ясное дело, напротив. «С нами бог!» — убежденно писали на своих знаменах воюющие противники. Очень удобно, когда можно разделить мир на наших и ненаших. Наша улица, наш город, наша национальность — а все плохое оставить по ту сторону. Но внутри национальности, внутри города, внутри улицы все еще есть, от чего отделиться, чтобы почувствовать свои преимущества. Наша семья лучше, чем ваша. Внутри семьи: мы— мужчины, а вы бабье. Или наоборот: мы — женщины, а вы мужичье. И всегда находится, с кем отождествить силы вины и зла, чтобы остаться вне их. И так мы делимся, делимся, работает этот сепаратор, позволяющий нам лично все время оставаться сливками, и вот, наконец, произошло окончательное отмежевание от зла: ты остался в одиночестве. Но что это, почему такая тоска, почему плохое все же не исчезло и кто теперь ответит за него — ведь стоишь ты один в чистом поле с мечом — и кого же тебе теперь разить? Смотрит Путилин на Егудина, думает: «Ну что-о-о это! Ему бы где-нибудь научным сотрудником щеголять, а инженер-практик — это другое. Инженер-практик — это Хижняк. Мы все тут рабочие, как один, никто из нас не интеллигент, у нас в столовой комплексный обед, который мы съедаем рассеянно и Йаспех: вытер вилку о рубаху, натрескался скдрее и побежал. А тебе, Егудин, надо где-нибудь в таком месте служить, где скатерти, ножи, салфетки, кофе в турке и поблескиванье очков». И вот, умер старший дис, мягкий такой был нешумный рыженький человек, работал — как по голове поглаживал — ласково, царство ему небесное, Агнесса собирала на похороны по пятерке, и Семенков хватался за голову: «Сейчас похоронить человека стоит столько, что живому остаться дешевле!» и тут же снимал трубку — звонила издалека его бывшая жена, спеша выложить все. что накопила за ночь злобы, а он коротко отвечал ей: «Пошла отсюда!» — и бросал трубку, а Юра Хижняк, отозванный Путилиным за щит управления, бойко в ответ на «хотите быть старшим дисом?» чеканил: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!» — давая понять, что принял предложение за шутку. Я не шутник, Юрий Васильевич. То есть я шутник, конечно, что да, то да, но не сейчас. «Значит, вы согласны?» — уточнил, нахмурясь. «Так точно!» — продолжал тот валять дурака, как будто боялся сглазить и преждевременно выдернуть удочку. «Пи55 '