Сибирские огни, 1987, № 1

Может быть, это детство в нем бесится — то детство, которое он никому не передал. Говорят, колдун не может умереть и мучается до тех пор, пока не передает свое колдовство другому — ему достаточно для этого прикоснуться, и дохнуть — и всё, он свободен. Может быть, когда рождается ребенок, человек передает ему свое детство и лишь тогда становится вполне взрослым? А выйдешь со станции ■— и мир заметно пустеет. И рождается из пустоты эта старая тоска, это ожидание: что-то должно случиться! Потому что нельзя же так — чтобы ничего не было, кроме станции. Этак ведь работа может стать наркотиком. Какой-то авитаминоз — но весна тут ни при чем. Авитаминоз — человека не хватало ему. Может, ребенка. Может, женщины. Может, товарища. Чаял встречи с: человеком. Чтобы между ним и тобой возникла, как между разнозарядными точками, разность потенциалов, и чтобы пошел ток, и чтобы жить в этой благотворной напряженности живого поля, как в море купаясь, чуя воскресение каждой клетки. Чего-то не хватает! Вспомнил день энергетика в ресторане и бесстрашную жену Хижня- ка и как изливался Хижняку за столом: «Как поздно начинаешь понимать, что значит для человека женщина! Все думал: ну жена и жена, какая разница, все одинаковые! А они и в самом деле одинаковые, вот ты погляди на них, сидят, чинно беседуют — все три одинаковые. Они и нужны одна другой для взаимного прикрытия: мол, мы — большинство!». Развезло дурака. Но иногда действительно — такая тоска, боже мой! Вот сейчас— Путилин шел по весеннему сумраку под низким небом, зажигались окна, он глядел на них с завистью, ему казалось. вон за тем окном, с неравномерным пятном настольного света — вот там, наверное, -знают тайну счастья. Иначе откуда такой голубой, такой умиротворенный свет? Или вон, красный — от абажура или от штор — там тоже. Там тепло, сухо, уютно, тихо, и там, может быть, и он был бы счастлив. А включив свет у себя дома и оглядевшись в привычном месте, он нашел все неимоверно тусклым и невыразительным. На стене висело в наклон зеркало, оно отражало комнату в странной перспективе, уходящей под загадочным углом,— эх, вот если бы комната на самом деле была такая, как в зеркале, обратная себе самой — вот тогда бы стало, наконец, хорошо! А так — ну что это за жилье? — зайдешь в ванную- ни тебе полочки, на которой благоухали бы пе^ед зеркалом кре- ' мы и душистые притирания хозяйки, как в других-то домах, ни тебе... Здесь в мыльнице мок кусок банного мыла, а' на батарее грелась рваная коробка стирального порошка: В одной комнате выпучился телеви-' зор — но от этого комната не становилась гостиной! В другой комнате супруги спали — но эта не была спальня! И вообще, квартира напоминала износившийся выходной костюм, который не выкинули,, а превра- ‘ тили в домашний. Выходным он быть перестал, но уютным тоже не сделался. И ходишь в нем, мучаешься, ждешь, когда же ночь: раздеться и лечь спать. Глеб разделся, осмотрелся, с отвращением прибрал кое-что. Жена была на специальном курорте — иногда на нее находил приступами стих лечения от, бесплодия, хотя давно уже он выразил ей свое к этому отношение: «А, брось!». Настроение было авитаминозное. Попытался привести •в порядок впечатления прошедшего дня — перезапоминая события так, чтобы самому знать в них место попригляднее. Это происходило невольно, особенно если памяти досаждали какие-нибудь неприятности, дела и встречи, в которых он не был на высоте. И он тогда передумывал и пере- вспоминал все много раз — до тех пор, пока вся сцена не ошкурится, не обстругается, не обкатается в памяти, как галька, пока он, Глеб,’ не покажется сам себе достаточно правым. Он мысленно добавлял к прошедшим разговорам какие-то новые реплики, запоздавшие ко времени, — и они почти становились принадлежностью тех разговоров. Гдеб 52 .