Сибирские огни, 1987, № 1

ражение лица и пришли сюда его осуждать, і лядя на такое наше лицемерие, он и себе разрешил подлянку. В чистом месте гниль не заводится. А среди нас расцвела пышным цветом. Раз мы так — и он так! И мы тут не лучше его,— Горынцев махнул рукой и перевел дух. Семенков смотрел внимательно и удивленно.— Что моток спер он — знали все. Он и сам не скрывал. Смеялся, что влип. Не ожидал, говорит, от вахтера такой идейности. Слышите? Он ни от кого из нас ничего хорошего не ожидал, какой же ему смысл одному оставаться хорошим! Ведь мы — в частном-то порядке—ни один, и я тоже—его не осудили. А теперь собрались, чтоб официально заклеймить! Так кто мы такие после этого? Правильно Агнесса Сергеевна отказалась быть судьей. Я считаю, мы должны сейчас молчком на цыпочках разойтись отсюда — поодиночке и не глядя друг на друга. А то когда мы все вместе — так вроде бы и правда с нами. Какая к черту правда! Так закончил свою речь Горынцев. «Да-а-а,— прикидывал Путилин.— Заставить его поступить в институт, вот что. Хотя бы заочно. Я из него человека сделаю. Мы с ним еще покажем вам, трамвайные ваши души!» — Позвольте! — возмутилась судья.— Вы говорите, В С Е ЗН АЛИ . Этого не может быть, Юрий Васильевич! — А , не понравилось, что выдергивают из-под нее правду, как трон, на котором она, не колеблясь, восседала.— Скажите, вы разве знали, что Семенков сделал это? Хижняк встал, покраснел и обидчиво заявил: — Вот что я скажу.. Может, я что-нибудь не так понимаю, но за ябедничество у нас в школе били. Сознаваться или отпираться — это дело самого Семенкова. Лично. — А сейчас не обо мне речь, а о тебе! — ехидно ввернул Семенков, проникшие^ после речи Горынцева полным к себе сочувствием. Он закинул локти за спинку своего стула.— За себя-то ты можешь ответить: знал ты или не знал? Хижняк вспотел. «Ну-ка, ну-ка,— вглядывался Путилин,— покажи, что ты такое, я внимательно смотрю». — Ты, Володя, извини, но ведь и магнитофон у Глеба Михайловича, как мы все поняли, тоже ты, хотя Глеб Михайлович запретил вообще на этот счет все разговоры, а помнишь, ты сам рассказывал, вы с каким-то твоим Пашкой украли серебряные ложки? — Давайте кончать! — не выдержал Путилин. — Так! — подобралась судья.— Суд удаляется на совещание. Народ сидел, понурившись, запутавшись в чувствах, и теперь боялся опрометчиво выдать их, вдруг чувство окажется не такое, как надо. Семенков оказался один на один с залом, раньше хоть суд смягчал буфером это противостояние, теперь оно осталось — голое, холодное, бесприютное. Вот они вышли против него — а каждогошз них он знал в лицо, по имени и за руку. И теперь он один должен, как плотина, выдерживать напор их общего взгляда и не прорваться. Он поерзал* вздохнул и сказал: — Ох, скорей бы утро — да на работу. Это была у них такая шутка для конца смены. Семенков, сидя против зала своих товарищей, пошутил. Залу стало жутковато, никто не улыбнулся. — Где работать-то будешь? «— спросил вахтер — без зла, наоборот, чтоб не бросить Семенкова действительно совсем уж одного в молчании стольких против него людей. ' — Что значит «где работать»? — ощетинился Семенков. — А не уволят разве? — удивился вахтер, обращаясь в зал. — Интересно, по какой это статье?—ядовито осведомился Семенков. — По статье недоверия,— сказал Ким. — Попробуйте! Я на вас погляжу. Тут встал директор Василий Петрович, он появился в зале только под конец, раньше занят был. Он взволнованно откашлялся и сказал: 45