Сибирские огни, 1987, № 1

Вахтер растерялся: — Как так? — Напомнил: — Ты ж сказал, подержи, мол, конец, я проводку тянуть буду. И я держал. А ты за углом отрезал и утек. — Я вам не «ты»! — с апломбом оборвал Семенков.— И советую обзавестись очками, чтобы не путать божий дар с яичницей! Ким, защитник, поднял голову и с удивлением всматривался в Се менкова. В зале смутились. Переглянулись, сверяя по лицу соседа правильность своего отношения к происходящему. Веселость прошла. — Со смены мы всегда выходим вместе с Хижняком,—забеспокоился Семенков.— Хижняк, подтверди! Хижняк молчал, показывая, что подчиняется здесь официальному порядку. Судья ему кивнула: дескать, ну же, говори. Хижняк встал. Чего- то тянул время, как школьник, не знающий ответа и надеющийся на звонок. — Я не помню в точности. Со смены мы действительно часто уходим вместе. В основном всегда. Но конкретно про этот день я не помню. Неужели,— удивился Путилин,— не знает? Они ладили с Семенко- вым. Они в одной вахте, а вахты складываются естественно-исторически: кто с кем ладит, это закон, одна Агнесса имеет универсальную сходимость и поэтому работала даже с ненормальным Пшеничниковым. Ким встал со своего места, невозмутимый восточный человек (ходит, ласковый, изящного роста, вознеся лицо, и равномерно улыбается вокруг себя, но не приманивая этой улыбкой, а отстраняя, отгораживаясь, не подходи близко, а то ведь я перестану улыбаться, и тогда кабы не было нам худа)— и молчком пересел в зал. Там понятливо подвинулись, давая ему место. - ц — Простите, я не поняла вашего, поступка,— растерялась судья. — Я отказываюсь защищать,— разъяснил Ким свой поступок. — Д а , но как же так? Это нельзя! — Я не буду,— твердо повторил Ким и сел. Уж это у него есть — твердо ответить. Нужно было под Восьмое марта съездить в горэнерго с поздравлениями женщинам — ну, традиция такая, докучный долг, Путилин ненавидел эти праздники и дома у себя давно их отменил — кажется, к тихой обиде жены, ничего, стерпит, в старину и в ум не приходило праздновать в свою честь, даже день рождения — и тот: день ангела-хранйтеля, вот как, а мы вон какие почтенные, мало нам всевозможных профессиональных праздников, так еще и по признаку пола: вот, дескать, чествуйте нас, мы—женщины! И вот — ехать в горэнерго с поздравлениями, нет уж, увольте, но он ведь не просто Глеб Путилин, он должностное лицо и обязан считаться с ритуалами — короче, он вызвал (кто там сейчас у нас освобождается со смены?) Кима: поезжай. Не на того напал. Ким: нет и всё. Глядит своими чистыми азиатскими глазами, лишенными прозрачности, в глубину и оттого еще более таинственными, и — нет. Не поехал! (И молодец). Ладно, Хижняк поехал, надежный и безотказный Хижняк! Таким человеком располагать в коллективе — просто удача. (Когда Хижняк пришел с ночным обходом, Агнесса заподозрила, что это он, Путилин, его послал, и явилась поучить. Это, говорит, растление человека. А Путилин не имей к этому обходу никакого касательства, но уж коли разговор зашел, он сказал ей, что в любом социальном организме есть вяские роли, и на все роли необходимо иметь исполнителя. «Врешь, любой социальный организм только выиграет, если все роли будут играть герои и благородные люди». —«Ты ошибаешься, Агнесса. Это красиво, но неправда. Знаешь поговорку: «Без тебя — как без поганого ведра». Это когда хотят сказать человеку, как он необходим. Если из твоего цветущего организма выкинуть кишки, тогда, боюсь, твоя цветущая наружность перестанет благоухать». — «Не трогай мою цветущую наружность», — печально сказала Агнесса; никогда, и в молодости, не было у нее цветущей наружности. Но ее вмешательства уже раздражали. Конечно, когда он пришел на станцию новичком и она его учила — это было одно, но теперь он, черт возьми, уже вырос, не надо его больше опекать! «Агнесса! 42