Сибирские огни, 1987, № 1

«Путилин будет еще очень жалеть о вас, вот посмотрите! Поверьте мне!» Как не поверить. Она ведь старая соратница Путилина, она сейчас же пойдет к нему и прикажет: «Путилин! Ну-ка сейчас же, сию минуту пожалей о Егудине!» И он ей это обязательно исполнит по заявкам тружеников. — А вы знаете, мне сегодня приснился сон,— оживленно начал С е ва. Сны слушать скучно, но сейчас все равно ничего лучшего не было, а всем так тяжело, и надо как-то перебиваться.— Мне снился машзал, только тихий; и будто я разговариваю с Путилиным и Путилин так почему-то интересуется всем, что я ему сообщаю. Ну, я сразу приободрился. Конечно, несу какую-то околесицу, как в снах бывает, но все мне кажется значительным й даже трагичным. Рассказываю ему, что ко мне прилетела говорящая птица, вернее поющая человеческим голосом, и я взял ее в руки и гладил, а она оказалась совершенно ручной и все капризно так горевала, что ей у меня будет плохо, потому что она — птица, поющая вторым голосом женскую тонкую партию, и ей требуется еще обязательно в поддержку другой голос, басовый. Она, конечно, может и одна, но это трудно, и от одиночества усилий ее голос может пострадать. А я ей предлагаю скворца. У меня, говорю, есть скворец! А эта птица печально так отвергла: «Нет, скворец не годится». А Путилин слушает меня, внимательно слушает, но тут возникает какая-то женщина, она приехала издалека, она молодая и красивая, и Путилин теперь хочет от меня отделаться и поскорее уйти с ней. Нетерпеливо так топчется, ждет, когда я дорасскажу, потом кивает и собирается уйти. А я ему: «Стойте! Я еще не договорил». Он скрепился, возвращается,- а мне так хочется говорить с ним, владеть его вниманием, и я спешу его заинтересовать, чтоб оказаться для него дороже его женщины. «В картине, говорю, написанной художником, обязательно должно быть что- то величественное, возвышающее дух. Например, должен быть парусник, изображенный анфас, и он плывет прямо на нас, тонкий и возносящийся. Или, например, кед, торчащий, вздымаясь из тела земли—-и вокруг него ползают муравьи крупным планом». Путилин дослушал из последнего терпения, составил даже учтивую такую фразу: «Вот видишь, как хорошо: ты ценишь простые вещи как величественные!» — и опять к той. Она уже неодобрительно так на меня поглядывает. А мне хочется заслужить еще большую похвалу Путилина, и опять я ору вдогонку: «Мне еще надо что-то сказать!» Ну, он уже издали, тяготясь уже, дает знак: давай говори, я отсюда слушаю тебя, черт собачий. А я, забыв всякую гордость, все-таки доношу до Путилина свою заветную похвальбу, вопя через ползала: «Я теперь все больше доверяю чувству и начинаю, как в детстве, ценить очень простые вещи!» А женщина его глядит насмешливо, и Путилину стыдно перед ней за меня, к тому же у нее какое-то сегодня событие — не то похороны, не то свадьба, и П у тилин исчезает с ней за железной дверкой, к которой из машзала ведут рифленые железные ступеньки,"а я снаружи выхаживаю и жду, что и меня тоже пригласят. Но выходит на крыльцо та женщина, замечает меня и насмешливо кивает Путилину: «Вон твой раб!» Сева замолчал. Все они помолчали. Стало в лаборатории от этого рассказа как-то полегче. Это всегда так — если найдется один доброволец, который не побоится встать на самое низенькое место, остальные уже перестают стыдиться своих ступенек и располагаются на них уже без обиды. Знакомо, со вздохом сказал Егудин.— Невпопадство. Это вечное невпопадство! Я в нем с детства пребываю. Можно сказать, не вы- липал. Меня всегда бросали. Я хотел оправдаться, объясниться, но только нагромождал еще больше нелепостей. Однажды в юности влюбился — так... ну, не может человек так любить без того, чтоб не потерять себя. Совершенно потерял независимость. Впал в рабство, как вот он сейчас сказал. Весь ушел в это чувство, весь в нем утонул. Не могла моя гордость этого потерпеть, и я решил отказаться от своей девушки, хотя вроде все у нас шлоі Я решил проявить свободу воли. Ну 36