Сибирские огни, 1987, № 1

Можно очутиться жителем сверкающей сердцевины вселенной — где предметы рождаются сами, обладая внутри себя совершенством. Илья Никитич взглянул на Севино исцарапанное лицо и застенчиво отвел взгляд. И больше не глядел. В конце концов, эти восемь слишком земных царапин имели мало отношения к тому, о чем болело сердце Ильи Никитича и Севы. /> В этот день забрел к ним в лабораторию Егудин, высокомерный язвительный человек, ненавидящий и ненавидимый — два дня назад его, долго заменявшего на время болезни старшего диса, вдруг по смерти этого старшего диса в должности не утвердили, а предпочли неожиданно Юрку Хижняка. Все удивились, хотя Путилину, конечно, виднее. На то он и главный инженер. Илья Никитич и Сева подняли свои отрешенные взгляды на Егудина. — Ну что, Владимир Игоревич, как дела? — очень бережно спросил Илья Никитич. И глядел благожелательным чистым взором. Егудин наткнулся на этот взор непробиваемой чистоты и чуть не застонал от благодарности и злобы. — Слышали? — сказал он, наконец выравняв свои чувства. — Что? — уточнил Илья Никитич. — Увольняюсь. — Д а ?— удивился Сева. — ДаІ — круто врезался в спокойствие всей лабораторской обстановки Егудин, как ледокол.— Д а , рыбья твоя кровь, поцарапанный! По милости твоего спортсмена, которому тут захотелось пошире развернуться! — Егудин сразу смял волю своих собеседников. Они приниженно молчали.— Он рассчитан на таких амеб, как ты! Ему отдали твою, да, тебе предназначенную, двухкомнатную квартиру! Но тебе хоть бы что, ты сыт журавлем в небе, которого тебе пообещал Путилин. А такие, как твой товарищ Хижняк, только этим и пробавляются, шакалы! Теперь он взял мое место —■_да, мое! — настаивал Егудин, хотя никто ему не возражал. Возникла тишина. Потом Илья Никитич уважительно поинтересовался: — Ну и куда же вы? — А туда же, куда и вы: в никуда! — и злорадно, горько засмеялся. — Вас нет! Вас и меня теперь нет. А есть только они — там.— Он мах- нул головой в неопределенную сторону — туда, где сосредоточена * жизнь, где управляют ударами сердца всеобщего городского организма и не дают ему остановиться и спутаться. — Нам-то что, мы привыкли,— вздохнул Илья Никитич и с участием глядел на' Егудина, как будто надеясь, что этот взгляд будет его подпирать, как костыль хромого. — Жизнь достаточна везде,— воспротивился этому отчаянию Се ва.— И в середине Сахары — такая же полная, как на щите управления. Царапины его щек сияли. — Блажен, кто верует,— сказал Едудин. Собственно, больше ему некуда было пойти на этой станции. Он усмехнулся, рассказал: — Вышел сейчас от Путилина, солнцем палимый... Путилин мне заявление с ходу подписал. Гляжу — куда пойти? Можно туда, а можно сюда. Посмотрел вдоль коридора — посторонний. То был занят, занят— а делать-то, оказывается, совершенно нечего. За стенами где-то урчит этот машзал, без остановки идет жизнеобмен, и плевать ему, есть Егудин или нет его. Я так ладонью грудь потрогал — сердце бьется. Станция работает, сердце бьется, хотя я ровно ничего для этого не делаю. То есть, значит, зачем я есть, а? — обратился он к ним с недоумением,— Зашел на пульт — там все вроде кивают мне, но видно же: только и ждут, чтоб я исчез из поля зрения. На неприятные мысли навожу. Заставляю тревожиться их хорошо заснувшие чувства. Одна только наша дура сердешная Агнесса горячо так меня заверила: 35 2*