Сибирские огни, 1987, № 1

просто гибелью разило оттуда — это он швырнул яйцо от ужаса, он не мог этого вынести и чтобы прекратить... Он не хотел! Он прикладывал к лицу мокрое полотенце, а Нина ломилась в ванную, она наваливалась на дверь и шепотом — чтобы не разбудить детей, кричала: «Не надо было мне рожать!» Молчание его действовало на нее истерически. «Ты слышишь, слышишь?!» Он откинул крючок и явился перед ней, сияя розовыми царапинами и имея на лице небывалую зверскую готовность бить, рвать и кромсать на куски. Она пискнула мышкой и отпрянула. То-то! Отвернулась, прижалась к стенке лбом, заплакала, по-детски взъежив плечики. Надо было ее пожалеть, ему хотелось пожалеть ее! — но он уже опаздывал на работу. Опаздывать не полагалось. Кроме ваших святых необузданных чувств, есть еще незыблемый порядок жизни. А вы уж как-нибудь перетопчетесь со своими чувствами до конца рабочего дня. Вот так! А й в самом деле не надо было рожать. Как оголенный провод стал а— не дотронься. Круглые сутки под напряжением. Не провод даже — дуга: горит синим пламенем и гудит. Ночами просыпается на полсекунды раньше, чем пикнет маленькая Лера. Ей кажется: если она отвлечется мыслями на что-нибудь другое — Лера погибнет. И держит ее — напряжением сердца. Взращивает не столько молоком, сколько усилием любви. Нельзя же так. Раздастся в доме голосок детского плача: «Ла-а, ла-а...» — странный, расщепленный (так око блестит сквозь линзу слезы), и Нина бросается опрометью, как на пожар, хватает на руки: спасти. Нет, такой самоубийственной любви и тревоги не надо. Ну, родилось дитя, спит себе и спит. Только и дел, что время от времени покормить и поменять пеленки. Руслан совсем осиротел. Взглянуть^в его сторону некогда. Но мальчик простил ей. Понимает. Подойдет, спросит: «Мама, мама!» — «А?» — рассеянно. «А крокодилы — молчаливые?» — «Кажется, нет... Кажется, они рычат. А потом как зарычит на меня... Д а , пожалуй, рычат,» — и опять отворачивается от маленького такого большого теперь Руслана. Руслан приблизится к Лериной кроватке, заглянет, вздохнет и молча отойдет прочь. Пять лет ему. Сева, едва придя с работы, не успев поесть: в магазин за продуктами, пеленки — стирать, развешивать, гладить. Помыть посуду, помещать в кастрюле... «Господи, неужели нельзя побыстрее!» — почти визг. Но ничего, он все перетерпит, лишь бы потом в тишине и уединении... За пределами сферы в десять миллиардов световых лет скорость расширения пространства больше световой, и тогда свет, испущенный звездами оттуда, не дойдет до нас, потому что — так и написано! — результирующая скорость испущенного света будет иметь направление «от нас» — как же так? Если по закону здравого смысла — то да. Но ведь, по Эйнштейну, скорость света не складывается со скоростью источника и не зависит от него, поэтому не может быть никакой «результирующей». Или автор невзначай забыл об этом и рассудил по здравому смыслу? По здравому — то да: если источник удаляется со скоростью света (или большей, чего опять-таки не может быть по Эйнштейну, то есть дважды нарушена теория), то расстояние между соседними испущенными фотонами окажется слишком длинным, длина волны получится такой растянутой, что свет перестанет быть светом, разорвется... Вот и уследи за этими писателями. Каждый твердит свое. Может быть, каждый человек носит свою истину в себе с рождения? И когда внутренняя его истина вдруг совпадает с привнесенной, доказательства кажутся ему излишними: и так очевидно. Да если бы истина-была очевидна, разве бы все давно и согласно не сошлись на ней? Повсюду во всем царит разногласие, и никто не заблуждается, каждому природа дает подтверждение его догадки. Она как ловкая мать, эта природа: каждому ребенку по игрушке, чтоб успокоился, всем сестрам по серьгам, и каждому ученому по теории. «Новая научная истина побеждает не потому, что она убедила противников и заставила их прозреть, а скорее потому, что ее противники в конце концов умирают и вырастает знакомое с ней новое поколение». Прав Макс Планк? 23