Сибирские огни, 1987, № 1

проницательными наблюдениями над этими произведениями и всем литературным процессом. Роман Ф. Гладкова. — подчеркивает автор, — исток, качало литературы на рабочую тему. Начало, «на многие годы предопределившее направление и пафос творческого поиска в толще этого тематического пласта». Понимание труда как деяния, возвеличивающего, облагораживающего человека, перековывающего его сознание в социалистическом русле, после произведений 30-х годов прочно утвердится в советской литературе. По существу в первых главах книги сконцентрирована вся программа исследования, которым предполагает заняться автор и которую он последовательно осуществляет. Правда, удивляет навязчиво повторяющаяся в монографии мысль о том, что после 30-х годов советской литературой на рабочую тему якобы не было создано ничего значительного, «...получилось, что огромный читательский успех «производственной» прозы тридцатых годов как бы канонизировал ее идейно-художественные особенности в глаэаіх и читателей, и самих писателей: постепенно ее социально-нравственные открытия, отразившие живой пульс и цвет своего времени, стали превращаться во вневременные истины, повторяющиеся мотивы, обернулись смысловыми и сюжетными стереотипами». Спорность подобной концепции лежит на поверхности: как быть тогда с яркими всплесками темы, скажем, в 50-е, в 70-е годы, когда произведения о труде и рабочем классе становились явлениями не только литературы, но и общественной жизни, активно влияя на нее, возбуждая широкий социальный отклик? Похоже, автора подвела методология. Дело, наверно, все же не в механической общности мотивов ряда книг 30-х и 50-х годов, которая воспринимается В. Лукьяниным как повтор, недостаток (то есть н,е в чисто литературных причинах), а в том, насколько произведения первых послевоенных десятилетий отразили общественную атмосферу, сам дух, проблемы времени, в которое появились на свет. Лишь это может служить ведущим критерием их художественной правдивости, нужности людям. Недаром в заключительной главе монографии сам В. Лукьяеия говорит о гражданской позиции писателя как о важнейшей предпосылке его успеха. Герои книг 50-х годов, которых критик называет стереотипными, ведь не с неба упали. Поколение, молодость которого прошла на стройках 30-х годов, продолжало жить и работать. И главное — не переставало быть самим собой. Так почему же, по мнению критика, этот тип людей стал вдруг неинтересным, почему эти герои должны измениться, отказаться от дорого давшихся принципов,' от лучшего в себе, взращенного нашим советским строем? Между тем Журбины из романа В. Кочетова не устраивают В. Лукьянина, кажутся ему ходульными, несовременными как раз в силу их высокого классового самосознания, отношения к труду как к важнейшей общественной обязанности в силу высокой их дисциплины, рабочей гордости. В. Лукьянин прямо утверждает, что Кочетов выстраивает характеры и сюжет, ные коллизии своего романа с оглядкой на образцы 30-х годов, вольно или невольно отступая от правды своего времени. Только вот какова была эта правда, критик почему-то пе разъяснил. А, думается, было наоборот: значимость и общественный резонанс «Журбиных» как раз и объясняются тем, что этот роман оказался понастоящему созвучным своему времени. Трудовой порыв масс был в эти годы не менее впечатляющим, чем в 30-е годы и в годы Великой Отечественной войны, когда страну выручили именно советский характер, трудовой энтузиазм, чувство долга, умение, не думая о величине зарплаты, идти туда, где ты нужнее всего. Этот авторский «недогляд» В. Лукьяни- на тем досаднее, что страницы, посвященные «Журбиным», в целом содержат немало точных литературоведческих наблюдений: о расширении тематических рамок романа о рабочем классе, о введении рабочей семьи, как главного героя произведения, о тех художественных просчетах, которые влияют на наше отношение к роману сейчас. С учетом сказанного было бы любопытным, если бы критик проследил и всю литературную судьбу лучших представителей молодежи 30-х годов. Ведь люди эти долгие годы определяли духовный климат советского общества, КОЛЛеКТИіВіОіВ, в которых работали. Да и сейчас, в их пенсионную пору, литераторы то и дело обращаются к этому жизненному типу, без участия которого, как оказалось, не обойтись в решении сегодняшних нравственных задач и конфликтов. Именно в силу общественной значимости образа героя, граждански сформировавшегося на стройках 30-х годов, а потом отстоявшего Родину в битвах Великой Отечественной, он на протяжении десятилетий не уходит со страниц романов, повестей и пьес, а в наши дни наблюдается даже некий его ренессанс (вспомним хотя бы драматургию). Во второй части книги некоторые положения могут показаться недопроявленными, даже спорными, но ведь полемичность, известная субъективность воззрений произведению критики не вредит, а идет на пользу. Не случайно именно эти главы читаются с особенным интересом. В. Лукьянин во многих случаях проявляет настоящий критический темперамент, не боясь строить гипотезы, высказывать предположения. Главы «Обыденный срез», «Мера при-' частности» посвящены развитию производственной прозы в 60—80-х годах. Как раз в этих разделах исследование особенно расширяет свои рамки, вбирая имена не только столичных, но и ряда «областных» литераторов, в частности, авторов таких крупных промышленных регионов, как Урал и Сибирь. Здесь содержится внимательный анализ образов и мотивов, которые вводятся в тему труда и жизни рабочего класса уральцем А. Власовым в его повестях «Зимний сад» и «Суха° осень в Серебровке», здесь же разбирается 171