Сибирские огни, 1987, № 1

нравится Сальвадор Дали? Впервые встречаю человека, который не знает этого имени. Рита, вы мне сразу стали интересны. В конце концов, часто ли встретишь человека, которому Дали неизвестен! Слушайте, Рита, а как вы посмотрите, если я приглашу вас к себе в мастерскую? Сейчас вся эта бодяга закончится, и несколько человек, самые близкие — ко мне в мастерскую, и там в тесном, так сказать, кругу мы продолжим... Мне понравилось, как вы сумели ни на «то не обидеться. Э , догадалась Рита, да все одинаковы. Ни у кого, значит, нет превосходства ни над кем. Ишь, художник — а мой! Не говоря уже про большого начальника Прокопия. Тут произошло всеобщее движение, все потянулись в освещенный софитами зал: начиналась официальная часть. — Рита, вы, пожалуйста, не уходите! — попросил художник. (Дурак ,— подумала Рита. — Да меня теперь не выгонишь!). — Вся эта процедура на час самое большее. И стоял в освещенном круге, принимал официальные и полуофициальные речи и то и дело проверял, на месте ли Рита. Рита поехала к нему в мастерскую с тесным кругом. Хозяин пас ее, пас, да внезапно с коньков долой. Вот всегда он так, сказали гости. Держится-держится, и вдруг — бац! Так что не повезло вам, девушка. ^ Гости-то вполне обходились и без хозяина, они тут были завсегдатаи.— ...вы сколько угодно можете мне заливать насчет вашей художественной интуиции, а я считаю, мы обязаны быть образованными.; Да вот, «Эдип-царь» Пазолини, вспомните, на последнем просмотре — в каких они там дурацких нарядах, какое нелепое оружие у них, а как смешно, когда навстречу спасителю Эдипу вывозят из города царицу Иокасту — на какой-то низенькой тележке — да он что, издевается? Софокл жил в пятом веке до нашей эры, цивилизованнейшее время, не надо так глумиться над ними, а какие он им сделал города? — глиняные курятники, нет, художник обязан считаться с исторической действительностью. — Это не историческая действительность, а мифологическая. Со фокл писал свою трагедию на основе легенды, а это уже внеисториче- ское время, и Пазолини мог распорядиться его атрибутами как ему угодно. А ему угодно было добиться художественного, впечатления, и он его еще как добился. Потерянность человека, его затерянность во вселенной, незрячесть — вспомните, какие толпы передвигаются где-то там вдали, безмолвные вереницы людей пылят по дороге, с ними их ослы — и поверх всего этого тоскливая хаотическая музыка, которая еще даже не музыка, а только ее предвестие, протоплазма. — А по-моему, так вся задача Пазолини сводилась к тому, чтоб проиллюстрировать Фрейда. Иначе зачем в начале фильма наша современность с теми же лицами? Нет, братцы, чистый Фрейд, один Фрейд. — Да бросьте вы, Фрейд! Я читал Софокла, я помню свое главное впечатление. Эдип — это каждый из нас, любой из нас. Мы живем, счастливые, самочтимые, и ничего не ведаем о преступлениях, которые совершаем. А потом нам раскрывают глаза. Недаром Эдип от омерзения ослепляет себя. Вначале он был зрячий — и не видел своих преступлений, а потом он прозрел их — и ослепил себя. Я бы отождествил две стадии его сознания с двумя ступенями общечеловеческого сознания. Сперва библейское: наивное, материалистическое, с его формальным кодексом морали. И потом — приход христианского сознания как прозрения — с его свободой совести, с его ответственностью не только за поступки, но и за мысли. И уж христианство-то никому не дает возможности самодовольства, ни один не может чувствовать себя праведником. — Что ж , Софокл был умный старичок, прожил девяносто лет. Отыскался для Риты кое-какой опекун, довольно, впрочем, облезлый. - . . 16 X-