Сибирские огни, 1987, № 1

«Не опасны планете моей игры вешней погоды, но опасны раздоры людей в древнем храм.е природы». И т. д. и т. д. Горбунов, как правило, выговаривает свою мысль с помощью эпитета или сравнения, почти не прибегая к метафоре: «истертый порог», «жизни правда роковая»; «Стан у девушки гибче лозы, брови — птица летящая в ночь»; «Желтыми птахами грузди в страхе к березе прижались». Постоянное использование одних и тех же приемов, тематические повторы, привычный порядок привычных слов — все вкупе, с одной стороны, работает на то, чтобы мысли Горбунова усваивались нами без труда и немедленно, с другой — создают впечатление некоторой монотонности. При этом нельзя не отметить, что Горбунов периода «Звонницы» тематически много шире, нежели прежде: если его подробное исследование своей родословной мы ожидали, то стихи об отце палестинского писателя Ришада Абу Шавира, погибшего от рук «мудрецов человеческих бед», совершенно неожиданны. Надо сказать, что палестинскую тему Горбунов решает так же, как деревенскую — не без общих слов, не без риторики и привычных оборотов. Он злодейски в Ливане убит, Встретил смерть в Иордании брат. Палестинское поле горит, В небе вороны с криком парят. Могут все в этом мире украсть, Ну а Родину все-таки нет! «г Зарево» Мотивы «Звонницы» прорифмованы по смыслу: далекие друг от друга темы сходятся для конструктивных переговоров, приходят к единому мнению «в теплой и дружественной обстановке». «Зареву» откликается не только такое стихотворение, как «Интервью с птицами», но и «На вырубке», и «Гарь». Светится в сумерках мутно Пепла дрожащая проседь... Родину ль нашу кому-то Вздумалось выжечь и бросить? Понятно, что эти любопытные тематические мостики пролегли не сами по себе, а выстроились по воле автора, согласно его думам и настроениям,— посему, не отказываясь от своего замечания насчет некоторой монотонности, скажем не только о цельности книги Горбунова, но и о ее своеобычности. ' Анатолий Горбунов, уже более десятилетия проживая в городе, по-прежнему ощущает себя крестьянином, главные его думы — о деревне, о лесах, ее окружающих, о тех, кто распоряжается всем этим бездушно и бестрепетно: «Лесоповальные кочевья устало спят в искристой мгле, с тайгой прощаются деревья, приговоренные к пиле». Я уже говорил о сердитости интонации сегодняшнего Горбунова — она обеспечена не только обидой за бесправно отнятое, но и желанием немедленного действия, более того, действия, конкретно сформулированного: Обнови надломленный таган, Оживи костер у шалаша. Горбунов ведает: «В торговых комплек- сах вином не заглушить крестьянской боли»; призывает всех, не нашедших душевного равновесия в городских микрорайонах, возвратиться к родным истокам: «Дождик, лейся! Дождик, тенькай! Обгоняй, струя, струю! Горожанин Иннокентий, вспомни родину свою». Иннокентий вспоминает Юность, угольный забой. На груди его сверкает Орден славы трудовой. Благодарный знак Отчизны Иннокентию под стать» Я достиг зенита жизни, Я домой вернулся, мать. Ритмическая разухабистость этого стихотворения, которое называется «Возвращение в детство», с первых строк обещает нечто хорошее, светлое, но мысль о невоз- вратимости прошлого, о запоздалости главного поступка внушает Горбунову концовку трагическую: На ступеньках лапки хвои. На двери висит замок Только — сердца перебои... Только — горечи комок... Если герои Петра РеутСкого попадают в ситуации, вынуждающие их проявлять свою бунтарскую, героическую суть, если они все из ошибок и в преодолении их, то герои Горбунова почти всегда запаздывают— главное свершается в их отсутствие, им остается констатировать случившееся, сожалеть и бра-нить город: «Закатом лицо умою, дорогу забуду в город», но Давно никого не осталось Из близких в родимом селе: Одних одолела усталость. Других разнесло по земле. Быть может, о предке далеком Тоскует славянская кровь! Тянусь к родословным истокам И верую в светлую новь! Помимо веры в «светлую новь», у героев Горбунова есть то, чем держался и будет держаться мир — родовые заветы, понятия совести, родины, долга. Шагая в глушь с курковкою в обнимку, Не разоряй отечество свое. В ответе мы за каждую травинку, В ответе мы за доброе зверье. За судьбы рек, за чистые озера, За все живое в небе й на дне В ответе мы... Страшнее нет позора Быть равнодушным к отчей стороне! В этом «Завете» Анатолия Горбунова есть все, что должно быть — точная формулировка жизненной правды, строгость тона, верность мысли, но нет того, что, кроме рифменных созвучий, отличало бы его строки от газетной передовой, школьного сочинения на заданную тему. Нет поэтического напора, того, что, не меняя сути сказанного, отличало бы речь нашего поэта от речи иных поэтов. Допускаю, что будут и такие, кто примет это стихотворение безоговорочно, оправдает и риторику, и безошибочность, ценя в поэзии публицистичность, призыв, лозунг. Но что прикажете делать с тем, что мы называем вторичностью, старательным повторением сказанного прежде и другими? 165