Сибирские огни, 1987, № 1

шийся у меня с одним из молодых руководителей города. —- Слушай, — сказал он доверительно, — ну, я понимаю: ты — журналист, профессионал, работаешь по заданиям газеты, иногда — непосредственно обкома. Верно я говорю? — Верно, — сказал я. — К твоим публикациям и отношение соответствующее. А вот что нужно рабкору Белоусу? Он-то для чего старается? Славы, что ли, ищет? И ведь посмотри: все больше критикует, и не какую-нибудь другую организацию, а родное управление «Стрежевойнефть». Для чего? Мало ему было одной «Ржи расточительства»? Чего он еще копает? Он был совершенно искренен. И я сказал:— Не то плохо, что в «Стрежевойнеф- ти» есть Белоус. Плохо, что в других ор-' ганизациях нет таких же людей. Опытных. Толковых. Принципиальных. Не боящихся выносить сор из избы. И мы должны быть ему благодарны за прямоту и откровенность. А ты, товарищ, видимо, плоховато уяснил себе роль критики в нашем обществе. Томским читателям хорошо знакомо имя Николая Белоуса, электрогазосварщика из •Стрежевого, ветерана томской нефти. Он — рабочий корреспондент, один из тех, кем областная газета заслуженно гордится. Каждое выступление Николая на страницах томского «Красного Знамени» становится заметным событием. Время от времени он публикует очерки в «Правде» — и несколько лет назад стал лауреатом премии имени Марии Ульяновой, премии, присуждаемой редакцией главной партийной газеты страны. А в «Известиях» появилась его большая статья «Ржа расточительства» — ее-то и вспомнил мой собеседник, — взволнованный и гневный рассказ о безответственном отношении к материальным ценностям, завезенным без особой надобности на Север и гибнущим из-за чьей-то безответственности. Та публикация прозвучала, как взрыв тяжелого фугаса. В дело включился народный контроль. Миннефтепром издал приказ, обрушивший тяжкие кары на головы виновников бесхозяйственности. Порядок на базах, складах, причалах и промыслах был наведен — хотя, конечно, не такой, как хотелось•бы. И по закоренелой инерции халатности, спустя не очень продолжительное время, все вернулось на круги своя: все-таки причины, порождающие халатность, устранить труднее, нежели конкретные ее проявления. Тогда Белоус вновь вернулся к теме. Выступил в областной газете. Снова — шум, гром... У недальновидных руководителей это вызвало раздражение, направленное прежде всего в адрес автора. В пылу этого далеко не благородного чувства были забыты очерки — десятки очерков! — в которых Николай создал отличные образы тружеников нефтяного Севе- ра. Разговаривая с иным хозяйственником, можно было подумать, что, не будь Белоуса, не было бы и самой проблемы «ржи расточительства». Зато большинство нефтяников поддержали своего бытописателя и летописца. — А ты посмотри на правительственные награды Николая, — посоветовал один из ветеранов. — Правильно: орден Трудового Красного Знамени. Но когда он его получил? В самые первые годы. Зато, как только начал сотрудничать с прессой, — ничего! Понятно? Кто ж станет представлять к орденам такого неудобного человека? А ведь он только своей журналистской работой столько сделал для «Томскнефти»! И в основном деле — лучший из лучших. Мораль: живи тихо — будешь в почете... Вот, оказывается, какие могут быть выводы! Такого рода суждения способны подорвать авторитет руководства больше, гораздо больше, нежели любая критика. Рассказывая про Белоуса, не обойтись без слова «самородок». Он работает в цехе подземного ремонта скважин. Ремонтники — народ мобильный. Нефтяное хозяйство чрезвычайно сложно, чревато аварийными ситуациями. Каждая такая ситуация требует немедленного вмешательства. Бывает, далеко за полночь раздается в квартире Николая телефонный звонок: «Выезжай, Коля. Автобус уже у подъезда». (А Коля каких-то три часа назад только вернулся со смены). Тамара, жена, бормотнет спросонья что-нибудь вроде: «разогрей, борщ в холодильнике» — и спит дальше. Привыкла. И Николай привык. Столько всякого было в его северной жизни, что кажется: ничем не проймешь этого добродушного увальня. Добродушно открытый взгляд, флегматичные движения, медлитель, ная речь, перенастоянная на шутках-прибаутках... Внешность обманчива. Что касается побудительных мотивов, двигающих пером Белоуса, то для меня здесь двух мнений быть не может. Он пишет потому, что не может не писать; у него потребность — поведать людям свое видение мира; он свято верует в очистительную силу коммунистической печати. И в сварочном своем деле, и в писательстве он всегда на виду, ему нечего таить; он не сделал ничего, за что можно было бы стыдиться людей. ...Знал его не один год и думал, что хорошо знаю. И все же... В очередной своей приезд в Томск он заскочил в редакцию, но задержался, вопреки обыкновению, совсем ненадолго. Рассказал ближайшие свои планы — и заторопился. — Чего ты? — сказал я. — Сиди. Поговорить есть о чем. Он смутился. — Да понимаешь, — забормотал, — в детдом-то я еще не заходил. А до того надо еще по магазинам пробежаться, игрушек купить, конфет, фруктов... — В детдом? Зачем? Он удивился: — Ты что, не знаешь, что я детдомовский? А у нас такое правило — шефствовать над сиротами, где б ты ни жил. Вот сейчас у меня рублей сто остается — ну побалую детишек чем-нибудь. Знаешь, как они радуются, когда к ним приходят? Настала моя очередь смущаться. — А ничего, — вдруг ласково сказал он и глянул на меня в упор добрыми своими глазами. — Ты не переживай. Большинство народу про детские дома вовсе ничего не знает, и это даже хорошо. Пред147