Сибирские огни, 1987, № 1

С хрипом рвалась с цепи узкомордая псина, ждала, когда кто зазевается и подвернется на зуб. Зло ее было оттого, что мы-то со стариком уже не зазеваемся, остановились, дальше не идем. — А что, добрый человек, есть тут непонарошные хозяева-то? Постройки-то, вижу, все оттуда, — кликнул Александр Антонович, подняв ладонь. — Чего? — крестьянин не собирался останавливаться, семенил мимо, хлябая расшнурованными ботинками, лишь повернул голову да переложил лопату с одного плеча на другое. — Хозяева-то, говорю, непонарошные, чтобы... Чтобы с зудом в ладошке... Есть? — переспросил. Александр Антонович, перемогая что-то в себе. — Про хозяев интересуюсь. — Про шефов, что ли? — крестьянин снял с плеча лопату, уткнул в отвердевшую землю, погрозил кулаком собаке, натягивающей, цепь.— Цыц ты, язва! Были, слава богу, не забывают. Цы-ыцІ Сено старикам- пенсионерам приезжали подмочь покосить да метать. Фронтовикам перво-наперво. Шефы-от. Не забывают, слава богу... А что? И лавка на машине бывает, она и хлебом торгует, жиры какие-никакие из города привозит... Александр Антонович к дороге шел через лес, который был опутан сухим, погибающим подростом. Шапку нес в руке, голову утянул в просторный ворот по самые уши. Ткнулся он в одно дерево, в другое, пока не набрел на тропу. По ту сторону леса, где-то у подножия горы, оживал и снова глох сильный железный шум, было неясно, какая там работа, это разносило тревогу по всему осеннему лесу. Опять подул острый ветер с севера, от горы, и деревеньку, лес и край стылого неба над широким прогалом — все зашторило косо бьющим снегом. Железный гул усилился, приблизился, землю стало потряхивать. Всю обратную дорогу в автобусе Александр Антонович смотрел в окно, не примечая меня. 5 В последние дни старика навещали соседские старухи. Навещали по очереди — уговорились они: одна сегодня, другая завтра. Он лежал, плоский, вдавленный в постель, никого не узнавал. Но пищу принимал. И старухи, выходя от него с пустым блюдцем, притворяли тихо дверь, обитую узорчато бляшками, оповещали удивленно и радостно друг друга и весь дом, что вот опять Старик поел куда с добром, все до крошки съел, этакую-то порцию умял! Стало быть, поднимется. Всем хотелось, чтобы Антоныч снова ходил по двору. Старуха Гребенкина, из седьмой квартиры, вечером была при нем до без четверти девять, вышла от него, как и обычно, с порожним блюдцем и как обычно, оповестила, кого можно, о том, что Александр Антонович,’ глядите-ка, опять вот все до крошечки куда с добром поел. А оповестив, старуха Гребенкина- с чувством надежды и довольства собой, успокоенная, пошла к себе на сон. После старухи Гребенкиной, это уже в одиннадцатом часу, появился на короткое время племянник Орест, пьяненький, приметливая лифтерша еще издали увидела, как он вихлял ногами. Она же, лифтерша, остановила его, когда он шел назад, спустившись с этажа, и спросила, как стариково здоровье. И племянник, зевая, сказал, что дед молодец, непременно выходится, ничего ему не будет, крученый ведь, многожильный. А утром та же Гребенкина понесла завтрак — блюдце с рисовой кашей на молоке и с клубничным вареньем — и обнаружила она старика Свистульхонова уже не в кровати, а на полу, лицом вниз. 121