Сибирские огни, 1987, № 1

механических конвейерах, потоках, у печей, турбин. От сторожевой башни с цзбами для персонала на нешироком подворье, обнесенном глухим бревенчатым забором, до вот этого скопища бетонных, железных, стеклянных строений. Зернышко, опущенное в почву среди чужой дикой долины, люто прожигаемой звенящими морозами, проросло, обратилось в дерево плодоносящее, ветки разбросились по пригорьям, холмам... Жители острога не могли отойти ко сну, не оставив на башне бодрствующего, бдительного казака, который бы стерег — отгонял лукавого кочевника. Нынешнее вот это огненное скопище тоже не может отойти ко сну, не оставив дежурных для догляда за жизнью своих машин. Нынешнему оператору-дежурному, вобравшему в себя тревогу за системы жизненного благообеспечения города, задыхающегося в собственных астматических выхлопах, отбросах, кажется наивной тревога того давнего казака-дежурного перед почти беспомощным кочевником. Якунов себе не дурак. А мне если к нему прибиться, значит быть себе дураком. Значит,, моя линия в другом... Не якуновский берег. Вот рассуди,— заговорил при новой встрече Александр Антонович.— Я думаю, всякий строй, если он не из дураков, для того себя ставит, чтобы свободу в работе дать. В работе — не в болтовне, не в лежании на печи, не в сидении в трактире. Отчего ж тогда меня причислили к одному боку с Якуновым? Нет, Якуновы вывернутся, у них хребта нет и гривы тоже. Грива растет на хребте, а раз хребта нет, то и также гривы нету, ухватить не за что. Александр Антонович напружиненно развернулся, этак быстро, будто его, сухонького, кто крутнул. — Гриве-то неоткуда взяться, если хребта нет. А если хребет в тебе тугой, веками наработанный, то — что? Строй тогда на тебя любую политику, как на лошадь седло клади. Та-ак. Да что седло — в бричку впрягай... Позвали меня после того, как поутихло... Позвали, не сам я пошел. Значит, имели на примете и вспомнили. Оттого и вспомнили, что в бричку впрягать. Прикинули, кто выведет Росеюш- ку. И позвали-. А как же! При царе всякий чиновник крутился возле большой рыбы. А возле такой, как наш брат с тощеньким карманом— интересу не было крутиться. А тут позвали. .Пришел я. Управление было такое. Губернское вэсээнха. Сидит человек, зрак у него набитый, острый. Называет по имени-отчеству. Чего вы, говорит.. , Чем вы, Александр Антонович, говорит, могли бы полезным для города заняться. И не для одного, говорит, города. Какое свободное дело, говорит, вы повести в состоянии 'сегодня же, завтра, на этой неделе смогли бы? Подумайте, говорит, скажете нам, окажем содействие... Подумал я. Как не подумать? Значит, по городу походил, по- прислушивался, чего народ говорит. Опять пришел в управление. Иду, а твердого чего-то такого еще в голове нету. Он опять набитым глазом меня меряет и сам же подсказывает: нет ли охоты известковым делом промышлять? Выходит, про это наше дело уж знал. Ну, это самое подходящее было, по нашему карману... 4 Во мне что-то опрокинулось, какой-то голос в душе тревожил, говорил, что очерка о соседе дяде Саше еще не получится, недостает в фабуле логического завершения. Я стал думать на этот счет, какое тут может быть еще завершение и... Мне вдруг захотелось невероятного, ну, мистического, что ли: чтобы тот крохотный заводик стал частью и моей биографии. Он, тот заводик, где-то в логу, на берегу речки, среди кустов ольхи "и соснового леса... Мне с ним непременно надо было быть на 117 А і