Сибирские огни, 1987, № 1

— Ага, ты, значит, хотел, чтобы все были разуты да раздеты. — Троицын уже не пятился. У него набухли желваки.— Ясна твоя песенка. — А мы хотим, чтобы бездельники не плодились,— не слушал дядя Саша.— Хотим, чтобы народ не хирел. В библии-то сказано! В поте лица каждому свой хлеб... — Хы-ы! В Библии. В поте лица...— это уже хмыкнул племянник, звали его Орест.— Недра наши богаты всем, чем надо. За счет недр можем жить. Сто лет может народ жить за счет недр. — А потом? Потом-то? — Потом... Потом, дорогой дядя Александр Антоныч, науке доверим свои бренные дни, ей виднее,— племянник Орест произносил имя- отчество своего дяди в растяжку и с ироничностью: «Алле-екса-андра-а Аннто-оныч». — Мускул поослабнет, тогда что? — не замечал ироничности Александр Антоныч.— Черный день — где? Пряник всем! А кнут? Родится кто, еще ходить не наловчился, а уж ведает, что его в садик отведут. Потом в школу, понимает, отведут. Потом в учреждение, уверен, отведут. Пригласят, работу, будь ласковый, получай. Потом знает, квартиру дадут. Эта изломается, уверен, другую, новую дадут... Все ведает! Как же тут не закуражишься! Как? В доме уже все знали, что этот старикашка когда-то держал завод (он так и говорил с гордостью: «держал завод»), а после тридцать лет, до выхода на пенсию, служил не то счетоводом, не то завхозом на старой конной базе за городом, пока лошадей не свели на мясокомбинат, а базу не заменили автоколонной. Знали и про то, что детей у него нет, и даже такая тонкость нашим старушкам была ведома, что дети-то у него могли бы быть, если бы он в молодости женился не на Клавдии, а на Серафиме, с которой гулял по любви, а не по выгоде. 2 При озере дядя Саша сиживал на затравенелом взлобке, у курчавых черемух ,и тальников, под которыми в мокроте, в бочажинках, заросших ряской, водились лягушки в великом множестве. Сочное, жаркое солнце выкатывалось из-за далеких грязных городских пирамид, всходило над трубой и делалось в дыму расхлы- станно-косматым. С того места, где сиживал дядя Саша, озеро гляделось гигантским корытом, сдавленным посередке и расширенным, закругленным с концов. Ближе к кустам, к осоке, на зорьке занимают илистыи, топкии берег рыбаки, они приносят с собой дощатые ящики, захваченные у овощных и бакалейных магазинов, приспосабливая тару под сиденья на’ мокроте. Карась тут горбатый, чешуя на нем желтая, плавники смоляные, а жаберные щитки будто из стекла литые. В должность дяди Саши входило глядеть за лодками, плавающими под парусами и без парусов, а, главное, за тем, чтобы приток воды в озеро не убывал из ручья-речушки. Насосы у камышей, на дощатых помостах, включались на всю силушку и, перехватив ослабевшую речушку, гнали ее с умноженной скоростью по ржавым трубам на бугры, за металлическую ограду, на садовые участки. Дяде Саше тогда надо было трусить вниз, к топкому перешейку и, остановившись, шуметь через густые, путанные тальники двум полуголым копченым мужикам, дежурившим на помосте: — Э-эй! Озоруете! Мужики не спорили со стариком, понимали, что хватили сверх лимита а главное, не спорили потому, что старик был для них той самой выручательной кассой, где можно было при нужде разжиться (без отдачи) рублем-двумя на пиво, за которым они с жестяной 107