Сибирские огни, 1987, № 1

частную собственность, отжившую, ликвидированную, вели разговор. И про общественный и национальный продукт. Сядь-ка. — Национальный продукт... это...— мягким голосом говорил гравер быткомбината Элькоф, занимавший трехкомнатную квартиру в первом этаже.— Это все то, что имеет нация, ну, не нация страна. Например, Япония, голая в смысле там всяких залежей. До войны имела она один национальный продукт, теперь же совсем другое дело... Или вон взять Чехословакию... А у нас какой национальный продукт. Это известно. Статистический справочник свидетельствует... По срав^- ненйю с предыдущей пятилеткой, это... составляет... Красноволосый Элькоф у себя в быткомбинате пропагандист, и все такое, конечно, знает. Он держал в ладони костяшки домино, успевал следить за игрой и разговор серьезный вести. Да и вообще грамотные у нас в доме мужики. Как водится, за' перекуром ли, за рюмкой или за «козлом» они не могут без таких высоких умных разговоров. Ведают про всякую страну, что там и как. Такой наш народ. . Старичок не присел, а, сильно возбужденный, крутнулся перед столом, все видели, как он просеменил к подъезду, там нырнул в лифт, поднялся к себе наверх, а уж через минуту стоял снова под тополем, перед мужиками, держа в левой руке металлическую штуку. Штука эта была литая и раздвоенная в конце — как два отростка, один отросточек прямой, другой крючком загнут. И вертел старик этим крючком перед физиономиями Троицына и Элькофа, приговаривая:— Сковородник. Инструмент. Как себя помню, этот самый сковородник был. И еще тыщу лет будет. Это и есть национальный продукт. А какой же продукт национальный, если сегодня из магазина, а завтра выкинул в мусор! Какой же продукт, если халтурщикоєа поделка? Спрашиваю! Туманец! Видимость одна! Надувательство! Песок! Сволочи только так могут! Пожрем вот всякий продукт, если все так будет. Рот все пожрет в жадности! Троицын отшатнулся назад, насмешливо вращал белками, поддергивал поводок с собачкой,отговаривался: — Ты, дядя Саша, нам тут лишнего не разводи, не разводи... Идеологическая паника, понимаешь ли... Так входил в среду наших жильцов этот человек. Молодежь звала его «деда Саша», а все остальные — «дядя Саша». Он был древнее всех. К его странностям скоро все привыкли. И , наверно, наши мирные, добрые пенсионеры приучили бы его сидеть в своем рядку на вкопанной у края газона крашеной скамейке возле подъезда, но он пошел на озеро, что за пригорком, в полкилометре, где черной стрелой маячит в небе радиоантенна, и там устроился сторожить лодочную станцию. Уходил дядя Саша на свою службу утром, возвращался же в сумерках, когда уж только самые стойкие старушки оставались дежурить на скамейке возле дома. Старушки, завидя приближающегося дядю Сашу (кстати, они тоже его звали дядей Сашей), переставали судачить и молча и натянуто прослеживали, как он .мелкими, неверными шажками проходил вдоль бетонной бровки, пригорбленный и отчужденный. Занимал дядя Саша однокомнатную квартиру с лоджией на юго- восток, с видом как раз на то озеро, на ту радиоантенну. Дверь он обил войлоком, а сверх^ дерматином коричневым. На каждый гвоздь насадил по концелярской кнопочке, и дверь у него от такой комбинации стала как лошадиная сбруя — вся в бляхах. Я бывал у него в гостях, когда приходил к нему племянник, мужик лет сорока, квадратный, тучный, с ямочкой на закругленном бритом подбородке. Хозяин доставал из шкафа горшочек, из горшочка извлекал щепотку сухой перетертой травной смеси, кидал в чай