Сибирские огни, 1986, № 12

Ладно, подожду немного, решила Лукерья. Потом пойду. Куда гла­ за глядят. Простенок между окнами был огорожен веревкой на дере­ вянных подставках. Лукерья приоткрыла занавеску, вздрогнула... Совсем живая молодая женщина, приклонив на плечо голову, тихо задумалась о чем-то своем, женском. Может быть, о делах семейных, ребеночка, может быть, ждала, услышала его в себе впервые, а мо­ жет, мечта ее была о любви тайной. Юное, почти детское лицо осве­ щено чистым и ясным взглядом больших глаз, прикрытых длинными ресницами. Чья-то рука дотянулась через плечо до занавески, раздвинула ее во всю ширину. Устин Анисимович! Лукерья обрадовалась: не ушел! — Это вы... нарисовали? — сама не зная почему, спросила она, стараясь не показать радости.— Как живая... — Нет, Луша, не я. Икона старая. Я лишь копировал. ...И раньше на этом месте был образ богородицы Умиления, но осыпался. Попы дали Устину старую доску палехской работы, поп­ росили переписать темперой, увеличив во весь простенок. Устин мог бы скопировать икону за неделю, работа нехитрая, но увлекся. Он давно знал этот лик, но теперь, вникнув глубже в символ образа,— умиление, состояние души редчайшее, может быть, лишь бо­ жеству да юной женщине свойственное, был взволнован. Редко, очень редко посещает душу современного человека тихая радость умиления, и само слово прекрасно, в наше время почти забытое. Лицо на доске палехской работы было плоским, неживым, и он пи­ сал его' не с иконы, а по памяти, с увиденной в автобусе молодой жен­ щины, кормившей грудью малыша. Лицо написал скоро, но над рука­ ми провел неделю — Бортников любил писать молодые женские ру­ ки. В эту неделю в рот не взял, архиерей, престарелый отец Антоний, увидев полузаконченный образ, распорядился удвоить гонорар. «Как живая!» — усмехнулся Устин Анисимович. — Ну, спасибо, ми­ лая девушка, да одно горько, что не мое, а монашка безвестного, та­ лантом, душой светлой одаренного. Дописать одеяния — палешане писали их красками яркими, резки­ ми,— нет, пусть в центре сияет юное лицо, на нем прежде всего пусть останавливается глаз, а одеяние — мягкими, пастельными тонами. Еще неделю работы — опять ни капли в рот! — и з,а «Беглецов» — свое, заветное! «Беглецов» — притчу на мотив лермонтовского «Па­ руса», озеро под нагромождением тяжелых туч, лодчонка в волнах,— Бортников писал темперой на доске, как писали старые мастера. Ра­ бота адская, требует безупречного рисунка, выверенного цвета, но сколько можно ходить наторенными тропами — полотно, масло?! Де­ нег, что выдадут в окончательный расчет за «Умиление», хватит на полгода (если не начинать утра со стакана проклятья моего), непре­ менно расплеваться с Валерией — стыд, срам — тридцатилетнему му­ жику служить на побегушках у толстомясой начальницы! — и как в омут — в работу! Чтобы завершить «Беглецов» к осени и — почему бы нет? — пробиться на осеннюю зональную выставку. Это по силам, это возможно, а главное, мне очень захотелось этого, только, боже всемогущий, дай ты мне сил, идиоту, больше не сорваться до осени! «Как живая!» И правда, лицо Богородицы хорошо, ресницы тре­ пещут, есть в тебе искорка, Бортников, и точность в руке есть, похва­ ла этой девушки бесхитростна, тем и дорога,— она бесценна! Прямо- таки душу всколыхнула, работать захотелось. «Как живая!» Ра­ ботать горячо, много, жарко. И пора, пора, мой милый, начинать новую жизнь, если уже не поздно, если ты еще не прозевал свою судьбу... Спасибо, милая девушка! Нечасто Бортникову приходилось слы­ шать столь искреннюю похвалу. Как хорошо она смотрела на мою Богородицу, а перед тем так славно слушала заутреню: глаза распах­ нуты, лицо полыхает... 91