Сибирские огни, 1986, № 12

гласил его грядущее величие, а сам остался в тени, хотя на терни­ стом пути христианства был первым, первее Христа, почему и назван Предтечей. Печальная, но прекрасная судьба пророка рождает во мне мысль: не в славе громкой, не в поклонении толпы — истинное вели­ чие, а в нетленной мудрости бескорыстия. В Кремль? Нет, слушать службу в кремлевскую Троицу мы не пойдем. Собор Троицы чужд русскому духу — холоден, раззолочен — Византия. Мы пойдем, Луша, в' церковь Николы со Усохи. Там служит сегодня престарелый архие­ рей Антоний, будет большой хор, антифоны, и дай ты мне, грешнику, еще полтинник, а не жалко — два... Лукерье было смешно и страшно даже: после каждой забегаловки лицо Устина Анисимовича молодело, наливалось жизнью. Несмотря на .бороду, он не казался уже стариком, голос его обретал звучность, среднерусскую певучесть. — Предтеча! Ты сейчас, Луша, предтеча самой себе! Не годы сла­ вы и величия прекрасны, но — молодость, мечта! Храни, девушка, свою мечту в чистоте бескорыстия, и жизнь не сломает тебя, не разо­ рит. Я осквернил мою мечту гордыней, кинулся в погоню за химера­ ми, и вот оказался жалким пропойцем, коих всюду много в искус­ стве как столичном, так и захолустном... Не удивляйся откровенности моей, милая девушка, ты исторгла эту краткую и горькую исповедь тем, что глянула на меня лучезарным взглядом доверчивой юности. Они остановились перед небольшой белой церковью. Решетчатые двери были открыты, в глубине горело множество огней,. слышалось пение. Лукерья заробела. Прежде чем ступить на паперть, спросила: — А он был... молодой? — Кто, Луша? — Тот пророк, предтеча. Иоанн Креститель? Лик его пишут мужественным и прекрас­ ным. Он, как теперь говорят, был правдолюбец, не мог мириться с рас­ путством, мошенСтвом властителей, бестрепетно бросал слова обли­ чения царям и сатрапам, за что и погиб лютой смертью. Ему отруби­ ли голову и на золотом блюде в дар за красивый танец преподнесли одной женщине. Лукерья содрогнулась: отрубленная голова на золотом блюде! В церкви рябило от множества огней. Подсвечники на колоннах, золоченых дверях алтаря, под иконами; множество люстр, серебряных, со стеклянными висюльками, бронзовых, свешивались с потолков, самая большая, поднятая вверх, под свод купола, освещала борода­ того человека, восседающего на пухлом облаке. Седой, с орлиным носом старик сурово глянул на Лукерью. Трепетали бесчисленные огоньки свечей, вырывая из ладанного сумрака залов большеглазые лики на иконах, и Лукерье подумалось: это они и поют в церкви, молодые женщины в нимбах, суровые мужчи­ ны, и, лишь привыкнув, разглядела молящихся. Пели где-то в глубине, за колоннами, скорбно звучали мужские, женские голоса, протяжная мелодия полнилась печалью, тревогой. Лукерья догадалась, это про того молодого человека, Предтечу, кото­ рому отрубили голову, но, как ни старалась, не смогла разобрать ни единого слова, хотя пели вроде по-русски. Зачем, господи, той гадине голова-то понадобилась? Даже танцевала, старалась ради страшной той награды. Молодая, если умела красиво танцевать, злюка, людоедка. И как только язык повернулся сказать: хочу голову вон того человека, отрубите и подарите мне. Да ведь она любила, наверное, его, ревновала, а голову потребовала потому, что он не обращал на нее внимания. А у него была девушка, он не хотел ее предавать, даже смерти не побоялся —любовь бильнеє смерти! А та противная: раз так, пусть никому не достается, рубите ему голову!.. Сколько зла на свете! Танцовщица представлялась Лукерье похожей на Ольгу с ее капризным кукольным лицом, у нее, как у Ольги, даже ямочка на подбородке была... 89