Сибирские огни, 1986, № 12

гусляры, бредущие по дороге. Все это он любил еще в институте и с Се­ вера вернулся с сотнями листов почти о том же: избы с подслеповаты­ ми окошками, женщины за прялками, погост на закате, девочка, игра­ ющая с котенком.„ Трогала доброта, детская влюбленность художни­ ка в этот столь беззащитный мир, но как все это было соотнести с днем сегодняшним, хотелось спросить: куда ты со всем этим? Оглянись, ка­ кой век на дворе! Любому проходимцу Игорь по первой просьбе отдавал свои кар­ тоны и роздал бы все, если бы не Ксения. «Что ты делаешь, идиот? По Ленинграду ходишь в рваном полушубке, разут, раздет». Через полгода Игорь снова уезжал на Север, на этот раз в Сибирь, на Колыму. Зачем? Писать этюды. Какие? Для какой картины? Толком Игорь и сам не знал — просто писать — и все... Ксения всплакнула даже — на Колыму! И п'одарила ему мохеро­ вый шарф, а Бушуев — новый этюдник. Проводив, искренне пожалели непутевого однокашника: ехать в такую даль — зачем? Но странно, Бушуеву стало как-то скучно среди своих знатных людей, он даже по­ завидовал тогда Игорю: кинул человек за спину рюкзак, этюдник в ру­ ки — и поехал, куда поманила мечта. Седой Север, ночевки в трюме, в чуме, на рыбацком стане, работа вольная, безотчетная, жизнь — поиск заветного, сокровенного, своего — самого себя!.. Но ведь и я так могу, клокотал Бушуев. Послать к черту самые срочные, самые денежные заказы — и свободен! Только где он, мой Се­ вер? Какая истина стучится в мое сердце? На Север он не поехал, но, дождавшись весны, несколько раз вы­ бирался зЯ’ город пописать небо, дали с пробуждающимися лесами, взморье с перелетными птичьими стаями. Он был огорчен: получалось что-то дешевенькое, открыточно-красивенькое. С этим горьким удивле­ нием он и жил последние недели, поражаясь собственной беспомощно­ сти, холодности, но многократ горше было вдруг понять, что замысел картины «Ветры весенние» его уже не столь волновал, так и не сделав­ шись его страстью, как когда-то портрет Юрия Гагарина. Все потуск­ нело вскоре, отдалилось, он заставлял себя работать, придумывать, но придумывалось опять что-то чужое, проходное, открыточное — и вдруг сегодняшнее утро, девушка под дождем, лицо, улыбка, которые грези­ лись ему. Все ожило, налилось светом, цветом — чудное, чудное утро! Бежевый плащ с капюшоном Бушуев увидел возле тумбы с рекла­ мой, красные сапожки на полных стройных ногах — она! Густые чер­ ные волосы завязаны сзади белой лентой — она! Прочитала что-то в рекламе, неспешно пошла дальше, проводила взглядом прическу с жи­ вой розой,— у тебя все, все лучше! — улыбка, выражение светлого пра­ здника на юном черноглазом лице, она! Бушуев обмирал, боясь потерять Лукерью в толпе, редчайшая уда­ ча — найти потерянного человека на Невском, только не спугнуть бы снова! Остановилась перед стеклянной дверью касс кинотеатра, шагнула вслед за стайкой щебечущих девушек-ровесниц. Через стекло дверей Бушуев разглядел: Лукерья стояла в очереди. Вдруг толпа стала рас­ ходиться: билеты кончились, догадался Бушуев. Лукерья шла к выхо­ ду, они встретились глазами. Дрогнувшим от радости сердцем Бушу­ ев почувствовал: Лукерья узнала его, но не напугалась, улыбнулась смущенно, открыто... — Можно, Луша, я провожу вас. Куда вы идете? В какую сторону? — Ни в какую. Я... никуда не иду. — Замечательно: я тоже, значит, нам по пути. Когда идти некуда, ленинградские мечтатели так и делают: идут, куда глаза глядят. Идешь, глазеешь по сторонам, мечтаешь. — Вы тоже мечтатель? — Еще какой! Я же здесь родился, недалеко отсюда моя школа. 78