Сибирские огни, 1986, № 12

— Дурак ты! — корил его Никонов.— Заставил ты их полюбить Пухлому? — Полюбить — нет, а уважать будут. В этом был весь Алешка: в громкой фразе, позе. Какое там рыцарь на час, рыцарь на минуту, лишь бы заметили, лишь бы испытать удо­ вольствие от собственного благородства, от собственной красивости. Вот я какой патриот, наше благородие, прямо-таки Джузеппе Гари­ бальди! Родные костромские места Никонов любил имено за тишь да глушь, за пошехонское простодушие. Был дорог ему и когда-то славный, но затерявшийся в веках, полуугасший, низенький, одноэтажный, весь в паутине заборов и заплотов Галич, но на кой черт драться за него, по­ лучать по сопатке — патриотизм местечковый, убогий и жалкий. Однако Алешку заметили и на курсе, и на факультете. Чухлома ве­ ликая!— драчун, общественник, поэт. Заветами Настиного переулка — ни черта не бояться, ничего не стесняться — жил он и здесь, в Ленингра­ де. Не робеть, очертя голову кинуться в любую затею, хотя все у него получалось криво, косо, наивно, авантюрно как-то, но подкупал порыв, дерзость, дикарская искренность. Он и речь на митинге по поводу анти­ партийной группировки — из толпы прямо на трибуну, и цыганочку с залихватской дробью, и стишок сочинить в стенгазету: сел, в носу ко­ вырнул, накропал. К концу первого курса Алешка всё еще мог сморозить: «Мы ихнюю хитринку, тое-самое, глазом не мигнуть — раскусим»,—и с этим выле­ зти на трибуну! Над ним смеются, он тоже заливается-хохочет. От чего Никонов сгорел бы со стыда, Алешке как с гуся вода. Переморгает зелеными своими дикошарыми глазами, крутанулся, забыл. Так же развязно, как На толчке-Настиного переулка, хам этот и во- локитишка мог подойти к любой девушке, заговорить, рассмешить, даже облапать — все ему сходило с рук. Никонов не поверил своим глазам, когда увидел Алешку болтающим — папироска в уголке рта — не с дев- чонкой-однокурсницей, не с официанткой из столовой, а с Татьяной Исаевной, преподавательницей кафедры истории СССР, синеглазой, со светлой девичьей косой, совсем еще молодой женщиной. Пуская колечки дыма, красуясь самым нахальным образом, Алешка баламутил возле молодого доцента, она смеялась, и Никонов с отвращением ждал, что на­ хал этот с кошачьими глазами и ее потащит в темный угол и притиснет! ...На факультете не смолкали дискуссии: все жили, дышали духом XX съезда, славными его решениями. Ночи напролет в общежитиях спорили, орали до хрипоты, но коменданты и вахтеры сидели по своим углам тихонькие. Среди послевоенных десятиклассников доучивались еще бывшие фронтовики, а эти никаких распорядков не признавали. Яростные дискуссии продолжались и в аудиториях, на семинардх,— шел славный тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год... Можно было говорить громко, не оглядываясь, говорить все до конца. Это было прек­ расно, но-всему должна быть мера. Когда спор, опасно вскипев, грозил совсем уж уйти в недозволенные дебри, Татьяна Исаевна, дождавшись, когда смолкнет очередной вития, поднималась, брала неизменную ука- зочку красного дерева и начинала говорить. Страсть, говорила она, оза­ рив аудиторию своей ринеокой улыбкой, полемический задор — это хо­ рошо, но крайности могут не приблизить, а отделить от истины. И не начать ли нам с исторических параллелей? Звучали причудливые имена шумерских, ассирииских владык, китайских императоров и японских ми­ кадо, царица Египта, сестра Тутмоса II Хатшепсут, дед Ивана Грозного не менее грозный, великий князь московский Иван III Васильевич ’ Сколько же всего на свете уже было, тернист, извилист путь челове­ чества к справедливости, к своей извечной мечте... „в аудитории звучал прекрасный грудной голос, горячо сияли глубо­ кой синевы глаза, страсти мало-помалу гасли, дискуссия входила в бла­ гопристойные берега, обретала какое-то даже трогательное, юношески романтическое звучание. 68