Сибирские огни, 1986, № 12

В одном из альбомов была фотография, за/іечатлевшая их с Алешкой Чугуновым. Они приехали на Первые свои каникулы, и отец увековечил гордость города Галича, будущих ученых-историков —Алексея Чугуно­ ва и Сергея Никонова — в юности, в студенчестве. Так и не налегла у Никонова рука выбросить эту фотографию, сделанную отцом... Дома, в Галиче, они с Алешкой почти не знались, хотя ходили в од­ ну школу. Чугунов был на год старше Никонова, однако десятилетку они заканчивали одновременно: за драку и разбитое стекло Алешку исключали, одну зиму он пропустил, рыбача в бригаде коопторга на Галичском озере. Никонов сторонился драчунов-сквернословов, таскав­ ших в карманах кастеты и финки, не любил он и горластого Алешку, атаманившего в Настином переулке, но в Ленинграде, оказавшись сре­ ди заносчивых горожан, они обрадовались друг другу: земляки все же, лучше держаться вместе. Чухломой, захолустьем от них несло за версту: чего стоила меховая жилетка Никонова, бисером расшитая бабушкой. В неописуемый вос­ торг приводили горожан чугуновские широченные, по галичской послед­ ней моде, шаровары с резинками внизу (то ли выпрыгнул запорожец с картины Репина, то ли крючник-биндюжник из Одессы-мамы решил приобщиться к светочу знаний). В разговоре у обоих проскальзывало «куды», «надысь», «тоё самоё», но Алешка своим «почвенным, аржа- ным» бравировал даже и, подметая шароварами пыль коридороз, встревал в споры совсем не знакомых компаний, шумел, размахивал руками. В Галиче он носил чубчик из-под кепочки, а в Ленинграде по­ стригся под бокс — голый затылок, волосы дыбом, черное помело, но смеяться прямо в глаза над Алешкой не решались даже самые отчаян­ ные острословы — останавливала хмельная сумасшедшинка в его серо­ зеленых, по-кошачьи скошенных глазах. У Алешки была привычка дурно воспитанного человека — по любо­ му поводу начинать спор, обязательно ломить против всех. Он подни­ мал столько шума, что никого уже не было слышно, и ленинградцы, послушав, попереглядывавшись, расходились, унося иронические улы­ бочки. Никонов не знал, прихватил ли Алешка из дому финку, кастет, но с дикими повадками Настиного переулка не расстался и в Ленинграде. Шли они однажды сквером, кругом группки знакомых и незнакомых студентов. Алешка по своей привычке громко говорил, Никонов терпеть не мог этой его манеры орать, хохотать во все горло, адресуясь не собе­ седнику, а публике, но, ораторствуя, он зорко следил за реакцией на свое появление: в сквере по лавочкам сидели девушки. Трое парней — галстуки, часики, вельветовые курточки, на одном — кожаная шляпа- тиролька,— тоже красуясь перед студентками, стояли на дороге. — Старонись антиллигенция!— дурашливо скомандовал тот, что был в шляпе-тирольке.— Чухлома валит... аржаная! — Кому тут Чухлома не личит? —подходя, Спросил Алешка.— Тебе, шляпа? — Мне не личит, а что? Бац! Бац! Тиролька, весело подпрыгивая, покатилась под ноги зри­ тельниц на лавочке. Побросав портфели, парни двинулись на Алешку, замелькали в воз­ духе ремни, кулаки, какое-то время невозможно было понять, кто кого молотит, кто берет верх, на клумбы летели пуговицы, очки, вечные перья. Никонов сам крепко получил по уху, но все же оттеснил Алешку от яростного наседавших ленинградцев, увел его в туалет, где долго останавливал холодной водой кровь, хлеставшую из расквашенного носа. — Надо мной смейся — родину не трожь! — всхлипывая, хорохо­ рился Чугунов. Вот оно что, оказывается! Алешка был страшный патриот Чухломы. прямо-таки Иван Сусанин — знаменитый земляк их, за родину — нос в лепешку, рубаху пополам! 67 3*