Сибирские огни, 1986, № 12

шаманка, у нее одна нога была оленья, другая человеческая. У старухи было семеро сыновей, все шаманы. Они хотели улететь на небо. Семь дней шаманили, дорогу на небо узнать хотели. Потом поехали на нартах. Последняя нарта была тяжелая, нарту отрубили и поднялись. Через , год младший сын вернулся, но на землю не стал спускаться, а сел на вер­ хушку дерева. Его увидели, говорят: — Что ты сидишь, спустись, в чум зайди чаю попить. А он: — Нет, земля совсем грязная стала. И рассказал, что на небе никогда вчерашнюю рыбу не • едят, только свежую и оленина там в каждом ларьке, по та­ лонам, правда. Моя жизнь подобна свече, которую жгли с обоих концов, а посредине держали калеными щипцами. — Нет, Чугунов, мозги у тебя набекрень, и не отпирайся! Ему, хо­ лостяку,— отдельную квартиру, а он — не хочу, не надо, заявление об уходе! Редактор рвал и метал на редколлегии: эгоист! Бонвиван! Како­ го ему еще рожна — личную телрхранительницу? В редакции гадают: то ли дурак, то ли чудак? Может, ты и правда, слегка чокнутый, а, Чу­ гунов? Ну, за что выпьем, бывший спецкор? За Байкал твой? За парус, кафтан дыроватый? — За свободу, Пашенька! За нее, друг мой! Завтра проснусь в ва­ гоне, колеса: тук-тук-тук! А душа ликует: ничего не надо писать! Ни о доярках, ни о поярках! Газетная каторга моя закончилась, я свободен, свободен! Ох, как я возненавидел все газетные слова: гранки! верстка! в номер! строчки! И треск машинок изо всех дверей!.. — Теперь будешь слышать ветра свист да ядреный рыбацкий мат,— смеялся Павел Рукавишников.— Оно, конечно, экзотика!.. — Нет, Паша, не экзотика поманила меня. Байкал — далеко, а я решил закинуть себя как можно подальше от города, от газеты. Мне вдруг почудилось, я не человек, а болт с головкой под ключ, и некая сила завинчивает меня в железную тесноту все глубже, душит, сплю­ щивает, душит, и я никогда больше не вывинчусь... — Болт? Ты болт?! Да ты барин среди нас, негров пера! На рабо­ т у— когда захочу, писать — в профессорский зал университетской биб­ лиотеки, в редакционном кабинете его, видите ли, не осеняет! Тебе оно, вдохновение, только и разрешалось: «Я подумал... Я засомне­ вался... Мне сделалось скучно...» Напиши я: «Мне сделалось скуч­ но...»— машинистки хохотали бы до упаду. Болт! Ты же не знал ре­ дакционной текучки: уехйл-приехал, профессорский зал, написал, сдал!.. Редактор орал на меня: Чугунова не трогать, не дергать, Чугунов — флагман газеты. Эх, Алешка, Алешка! Мне бы твой талант, уж я бы не кис, не выл на луну! Вот кто был бы счастливый человек, я — Павел Рукавишников... • — Талант! — горько усмехнулся Чугунов.— Знаешь ли ты, Паша, что такое талант? Нет, это не рассказ из пепельницы, как пошутил классик. Это из пепельницы чудо, и чудо это — Правда. Та правда, ко­ торую каждый предчувствует, носит в себе, а высказать дано только ему, таланту. Услышь признание, я тоже думал про себя — талант, но однажды понял — заблуждение наглое: пусто, ничего нет! Открыл я в этот день толстый московский журнал — повеоть новая, незнакомый автор. Прочитал первые абзацы — и диво дивное! Все забыл, где я, кто я. Душа ликует от встречи с родным, желанным. Как летним ве­ чером вдруг накатит неведомо откуда пахучее луговое тепло, обдаст тебя с головы до ног, разволнует предчувствием счастья. Что же это такое... отчего этот свет во мне, это ликование? Почему я верю каждому слову, написанному в той повести, а еще больше ненаписанному?- И слова-то " Б7