Сибирские огни, 1986, № 12

сеяны в тупой и косной массе, И ТОЛЬКО поэтому не сразу бросаются в глаза. Но они есть. О, это совсем иные люда, ничуть не по­ хожие на тех, кого мы ежедневно видим на улицах. У них «древяеассирийский по­ ворот локтей», «живая под платьем грудь, часто дыша, агонизирует и успокаивается», а «в груди скачет аорта». Они входят «в осеннюю память города... вплетая себя в дорийский минор ГОЛЫХ ветвей», «очень любят плавно положить руку на спинку стула перед вечерним окном», «наталкива­ ют на мысль о давнопрошедшем» и «пря­ чут свою тайну глубоко в деготь зрачков». Примеры черт, отличающих их от обычных людей, можно множить, правда, почти все они носят чисто внешний характер. А су­ дить о внутреннем МіИіре человека только по жестам довольно трудно, слишком уж велика вероятность ошибки. Например, раньше у лиц купеческого сословия призна­ ком хорошего/ тона считалась привычка оттопыривать мизинец на руке, держащей чайную чашку. Мысли же, мечты, стремления «других людей» автор открывает исключительно редко. Вот один из таких случаев: «Поза­ горать бы, а то бледен, как ля-минорный каданс»,— подумал Роман Петрович» (рас­ сказ «Куранта»), Не менее замысловато Роман Петрович высказывает и свое основ­ ное, как явствует из сюжета рассказа, убеждение: «Запомните: если душа устре­ милась в си-бемоль минор, никто не смеет ей помешать!» Иногда даже начинает казаться, что и образы «других людей» выведены тем же сатирическим пером, каким показана серая масса. Но увериться в этом не позволяет авторский тон, слишком уж разными кра­ сками рисует он ту и другую сторону. Судите сами. Вот одна из «других» — выпускница Любушка Ракитина (рассказ «Аллеманда»): «Ни намека на торопливую воровагость или суетливый жест; единст­ венный ее шаг был плавным и мелодичным, как начальный такт какого-нибудь скри­ пичного Адажио, и тело поплыло в этой мелодии шага так же легко и спокойно, а секунду спустя вслед за ним переместились к стене и все складки ее сказочного платья, одна за другой, произведя все тот же да­ лекий, В'олнующий, тающий в белой глуби­ не шорох». А вот ее окружение: «задвигались стулья, гудящая толпа ринулась к выходу, замель­ кали сумки, джинсы, худые плечи и пест­ рые кофточки выпускниц. Оркестр тоже поднялся и стал прибирать медное свое хозяйство и вытряхивать слюни из мунд­ штуков». Нет, никаких сомнений гут быть не может, это не сатира, это, скорее, лирика. И конечно, этим возвышенным людям трудно живется рядом с гнусным и пре­ зренным большинством, мечтающим лишь о хлебе насущном. Сердце тоскует о вы­ пускном бале, а предлагается скучнейший, казевнейший «выпускной акт», душа жаж­ дет полета в бальном танце, а приходится слушать грубое: «Кончай, киса, компости­ ровать мне мозги твоим выпускным па-де-де. Лучше дай сдуть задачку по гармонии». Трудно, но что поделаешь, они мирятся. Они вообще со всем мирятся. Преподаватель ставит своим бездарным 170 ученикам незаслуженные тройки и устрем­ ляет душу в ои-бемоль минор, выпускница, осознав, что долгожданного бала не бу­ дет, покорно идет домой в устремляет ду­ шу туда же. Чем они, эти «другие», занимаются в свободное от «устремлений» время, из рассказов неясно. Чем, кроме этих «устремлений», отличаются от столь презираемой ими темной массы — тоже. В рассказе, давшем название сборнику, повесгвоваіние ведется от лица человека скучного, представителя серой толпы. Он отправился в поход с двумя «другими» людьми, завел их в горы и заблудился. К его удивлению, те ничуть не испугались, наоборот, были очень веселы, купались голыми в горной речке и вели разговоры «совершенно идиотские, полные непонятных Колпакову закидонов и вывертов». Имеет смысл привести их здесь, чтобы ближе по­ знакомить читателя с внутренним духовным миром «других», тем более что это один из тех редких случаев, когда он проявляется не в жесте, а в слове: — «Маша! Я открыл, что люблю дышать. — Да. Ночью ты не спал. Тебе неспо­ койно. Радость. — Ты как догадалась? — Радует все то, что просто. — А у тебя? — Чьи-то глаза Наверху. — Знак? — Нет. Думаю, еще нет. — Горы не торопятся. — Да. — Но признаки.— есть. Что-то за тем холмиком, по-моему, уже было. — Ты ходил? — Утром. Сарьяну там делать нечего... Все так хрупко написано! И цепь малень­ ких озер. Россыпь в ля мажоре». «Инфантилизм на клинической стадии»,— злобно думает Колпаков и, да простят нас возвышенные души, на этот раз он, кажет­ ся, прав. Многозначительная таинственность, претенциознейшие красивости — без этого «другие» существовать просто не могут. Автору нужны были атиподы серому быд­ лу, заполнившему музыкальное училище, ибо он уже пообещал показать таковых. Но антиподов не получилось. Одних только красивых жестов, элегических вздо­ хов и легкого презрения к серой массе еще мало, чтобы противопоставлять себя ос­ тальным. Противопоставлениіе это ни на чем не базируется, ничем не подкрепляется. Не сумел автор так же убедительно рас­ крыть высокий духовный строй своих по­ ложительных героев, как убедительно об­ рисовал рутину музыкального училища, не сумел показать, чем же «другие» отличают­ ся от всех остальных. А без этого герои получились пустотелыми, презирающими остальную массу по тому же праву, по какому поручик в известном анекдоте пре­ зирал всех штатских уже за одно то, что они не умеют в ногу ходить. И тут трудно удержаться, чтобы не процитировать лиш­ ний раз и без того известное высказывание А. С. Пушкина: «Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требу­ ет мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат». Тем более что эти слова как нельзя лучше пе­ редают то, чего не хватает молодым авто­ рам при обрисовке образа современного интеллигента.