Сибирские огни, 1986, № 12

На кладбище, где он похоронен, на Ва­ ганьковском, много могил. Ограды, плиты. Памятники разных видов и времен. Пяти­ десятых годов. Шестидесятых. Есть могила с надписью на белом мраморе — «Незаб­ венной Эллочке...» Кто бы сейчас написал так: «незабвенной»? Глядишь, а в памяти послевоенные наши коммуналки, высокие потолки, толстые, не пропускающие звуков стены. Домработницы, персональные шофе­ ры... разговоры о родителях при выборе жениха или невесты. Полковники, генера­ лы. Знаменитые хирурги. Артисты, балери­ ны, певцы. И просто люди, жившие, соз­ дававшие собою время. В застольях на праздниках певшие тЭнорами. Разливисто. «Я встретил вас-с...» Не понимая особенно, о чем речь, слушая з в у к , дополнительно радуясь ощущением: красиво, культурно. Культура чем-то вроде масла на хлеб — бу­ тербродное, прибавляющее, престижное. 3 нее не уходили, пытаясь осмыслить время и себя, не черпали силу и понимание, прощение и великодушие, а наоборот, гордились ею, чванились, выпячивали грудь в пижамном пиджаке, презирали «некультурных». Пуш­ кина знали по «Туча мглою небо кроет...» Есенина читали, гордясь как криминалом, слезно сочувствуя ж и в о й е ще с т а р у ­ шк е . На Достоевского помарщивали носик, а у Толстого любили первый бал Наташи Ростовой. И чего-то ниспровержение еще, громыхание, громыхание слов. Некий накал и размахивание кулаками; всегда, впрочем, разумно не забывающее, в какую сторону махать. Тяжелое, напыщенное, драматичес­ кое и... трогательное уже время... приятно­ безопасно трогающее, как все, что сдела­ лось позади. «Вчера», из которого вырос­ ло наше «сегодня». Из которого в сущ­ ности все мы, сегодняшние, и родились. Время, несмотря ни на что, исполненное истинного пафоса, п о д л и н н о е , ибо боль, смерть и надежды людей всегда — и тоже — были и останутся священными навеки. Стою у могилы, подсчитываю: в 1956 го­ ду Высоцкому было восемнадцать лет. Помню, в общежитии мединститута на одном туристском межпоходнсм застолье один хороший парень по имени Витя Мар­ кин1 взял прислоненную к стеночке гитару и обыкновенным, но уверенным и точным голосом спел: «Я Як-истребитель, мотор мой звенит, небо — моя обитель...» — и словно б свежею водой плеснул на лицо. Впервые я и услышал тогда э т о: «ТОТ, КОТОРЫЙ ВО МНЕ СИДЕЛ...» Ну да, та самая, редковатая по тем временам, очи­ стительная, к себе взыскующая, к собст­ венной совести, интонация. Из нашей род­ ной литературы XIX века, откуда ж еще? «Тот, который во мне сидел...» Пускай и не совсем даже та, пусть просверком только, ступенькою к иной, из иного ряда, мысли, но ведь было же э т о все-таки, просверк­ нуло ж! А потом: «Нет, ребята, все не так; все не так, ребята...» А потом: «Угорю я, и мне, угорелому-у-у пар горячий развяжет язы-ы-ык...» А в конце уж — лучшее из всего, что и могло-то случиться для нас в те годы:1 1 Н е чемпион, а другой. «Кони», кони, конечно, привередливые. Коль дожить не успел, так хотя бы допе-е-еть! Медленное не от поднебесной высоты, а от «перебоев в сердце» кажущееся плавным парение обреченной, обрученной уж с ги­ белью птицы. Последний великолепный круг орла перед предрешенным ударом грудью оземь. Вот... вот оно: умри— и будешь жив. Не поберегись, не смалодушничай, не по­ жалей себя для святого дела, и тут-то, тут и останешься как раз жив по-настоя­ щему. Останешься, а душа твоя пребудет творящей. , «В гости к богу не бывает опозданий...» Бывает, бывает, думаю. Бывают и туда опоздания. Когда до смерти, к примеру, ты вполне успеваешь скурвиться. . . . . . . • ■ » • • • я И все-таки в чем же оно было, в чем пряталось и заключалось именно вот его, Высоцкого? Иногда казалось,—а то и было, пожалуй, — берутся слова и, не шибко долго разду­ мывая, бросаются в некий раздутый и все больше раздуваемый удачно пойманной эмоцией огонь. Идиомы, расхожие слозеч- ки, кусочки чуть ли не анекдотов, каких-то театральных ролей, всяческого рода ассо­ циации (среди них явно плохие, лежащие поверху, а то и поразительные по смелой свежести и перворожденности), белые нит­ ки «поэтических» украшений в виде аллите­ раций, консонансов и сложносоставленных рифм, говорящие скорее о внешней заботе, о щегольстве и эффекте, а не о серьезном и сокровенном смысле. Казалось, что в иной такой песне и объединяющей идеи по существу нет, только так, эклектика краси­ вая, художественно непозволительное а в о с ь , короче—куда кривая вывезет. Что ж, повторим, так оно, наверное, порою и было, как ни жаль. Но — и сие-то в тыщу раз поважнее любой неудачи — случалось, что откуда-то из-под всей это э к л е к т и - к и, из неведомых глубин и незатронутых словно никем недр нежданно хлынет вдруг, грянет—голосом ли? интонацией? силою са­ мого переживания? — да, да, хлынет и пря­ нет вот это его н е ч т о , и... уж все, и гото­ во уж дело, глядишь: слилось, спаялось и есть. Есть! Писал, выходит, и слабые вещи. Да, не боялся, не страшился и этого. Но все море, весь громадный разлив его песен были, думается, неким все же необ­ ходимым подготовительным раствором, в котором нет-нет да и выпадали столь во­ обще редкие, а потому и бесценные крис­ таллики искусства. Как-то на собачьей выставке мне повез­ ло, и я увидел редкую в наших краях со­ баку:. бульдога. Это была сука, немоло­ дая уже, лет десяти, — морда у нее на­ чинала седеть. Рядом и неподалеку про­ хаживались на здоровенных лапах мос­ ковские сторожевые, лаяли, скаля сахар­ ные зубы, восточноевропейские овчарки, дрожали мышцами нетерпеливые нервные боксеры, а тут, у забора, обведенная чис­ тым полукругом пустоты, царственно ле­ жала сучка эта, бульдог, которая вся-то, вероятно, уместилась бы на моем пред­ плечье, лежала спокойно и тихо, и над морщинистою и черной нижней губой у нее выступали маленькие зубки. И как-то, 155