Сибирские огни, 1986, № 12

а после, когда тот сгибается, крюком же снизу в подбородок. И Высоцкий, упав в кресло, поднимает указательный палец вверх, твоя, дескать, взяла, Отар, не бей меня больше, я не буду приставать к тво­ ей прекрасной японской девушке. Но... или уж теперь это стало так казаться, — за кадром будто что-то все-таки еще и оставалось. Будто этот вот парень, мор­ ской пехотинец, придуривается маленько и притворяется. Что, может быть, набить ему морду и вообще нельзя было. Вовсе. Есть и такие тоже люди. Их мало, но они есть. И еще я любил его в одном плохом Фильме-комедии, где он играет гимнаста. Я не знал тогда, что Высоцкий — это Вы­ соцкий, не знал, что гимнаст — это он и есть, но я его запомнил. По одной детали. По необходимому для завязки фильма недоразумению герой имел неосторожность сказать, что его спортивная специальность — перекладина, брусья и конь (мп-ц-ц! — жест натягивания уздечки), а его понима­ ют буквально, и так уж задумано автора­ ми фильма, что он должен исправить эту накладку живым делом. То есть, на самом деле, участвовать в конных скачках. Его закидывают на ипподроме в седло, и тут мы должны смеяться, потому что заки­ дывают его, конечно, лицом к хвосту, а он, гимнаст, видит лошадь в своей жизни впервые. И вот Высоцкий делает такую штуку: отжимается от седла на руках и делает — раз—два! — настоящую гимна­ стическую разножку, боковые махи с пе­ ременой положения ног. Был лицом к хвосту, а тут — раз-два — и сидит уже как надо. Неожиданно, а главное чистень­ ко. так, как это смог бы сделать только настоящий гимнаст. И кто из актеров, думалось тогда, смог бы сделать это? Гу­ бенко? Шакуров? Спартак Мишулин? Это уж потом, лет через пять, я прочту в ста­ тья Вениамина Смехова в журнале «Юность», что актер Владимир Высоцкий так научился владеть собственным те­ лом, что... Уж' и не помню сейчас «что». Но помню, что н а у ч и л с я в л а д е т ь . Научился владеть телом. Потом петь. Со­ чинять песни. Играть Гамлета. Научился. Зачем человек - учится? Чтобы поражать? Вызывать аплодисменты? Однако отложим пока ответы. Вот это новое в ту пару зна­ ние о нем — н а у ч и л с я в л а д е т ь — тоже было как подарок. Потому что именно так, чувствовалось, оно и должно было с ним быть. Потому что существова­ ли уже и «Лечь бы на дно, как подводная лодка...», и «Постой, чудак, она же гряз­ ная...», и «Вот покатилась вторая звезда вам-м-м на погоны...». Потому что пошли уже песни, а за ними чуялось уже настоя­ щее. Потому что написать их было воз­ можно, только если ты сам действительно всамделишно м о ж е ш ь . Если можешь отжаться на руках и сделать эту разнож­ ку, сделать, а не «талантливо» изобразить, что сделал. А потом вышла его «Верти­ каль». И здесь-то он, словно впервые, и снял свою маску. Снял и встал, привалив­ шись спиною, у той скалы. Встал тем, кем по сути-то давно уже был. Им. Высоцким. Встал, словно бы вдруг разом прибли­ зившийся, стряхнувший с плеч отслужив­ ших этих своих геройчиков, будто умыв­ шийся, что-то там про себя з н а ю щ и й 152 и бесстрашный. Бросивший наконец ва­ лять дурака. Я говорю не о действии фильма, я говорю об ощущении, которое испытываешь, когда он стоит у скалы и, приподняв за уходящими по тропе аль­ пинистами вдохновенное лицо, яростно го­ нит им вслед невероятные эти свои песни. Думается, он принадлежал к числу тех немногих актеров, чье согласие на предло­ женную роль означало, помимо всего про­ чего, еще и некий Выбор. Позиция, когда за художественную природу произведения, по твоему разумению, отвечает все-таки не один режиссер, но и ты, коль уж сог­ лашаешься участвовать в деле. После «Вертикали» работа Высоцкого в кино (и с каждой лентой больше) отмечена имен­ но такой личностной, гражданской по су­ ществу ответственностью. Поэтому даже мы, провинциалы, не имевшие возможно­ сти наблюдать за ним на главном его рабочем месте — в театре, отчасти можем проследить, чем и как жила его душа, и по фильмам. Вот «Служили два товари­ ща». Белый поручик, спокойно-бесстраш­ ный от понимания и предчувствия гибели. Обреченность, а из нее — раскованная точность й широта поведения. Не мел­ кость, а, наоборот, широта. «Моего Абр-р- река!..» Или фильм «Сказ про то, как царь Петр арапа женил». Видишь: идет он своею скользящей, мягкой и неслышно­ пружинистой походкой, обе руки чуть вперед, глядишь на загримированное «под негра» лицо, лицо человека огрЬмной, ис­ полинской почти силы, слушаешь, как выс­ казывается его а р а п о невозможности насилия над кем бы то ни было, и созна­ ешь про себя, что да, что вот эту-то «не­ возможность» насилия и благородство не­ возможно с ы г р а т ь , если их нет в на­ личии, в самом составе у исполнителя ро­ ли. Что, пожалуй, и сам-то он, исполни­ тель, тоже для себя самого должен был бы сейчас или раньше когда, но решать, решать те же самые вопросы, тот же их круг. И если бы не некая «сказовая» за- данность фильма, его какая-то костюмная спрямленность, то, быть может, уяснилась бы почетче и еще одна, не слишком-то по­ ка осмысленная нашим искусством сторо­ на дела. — То, от Пушкина веющее, сос­ тояние духа, когда честь, готовность и умение драться за нее органично сосу­ ществуют с идущей из глубины души ежесекундно действующей человечностью, м и л о с т ь ю к п а д ш и м . Или фильм «Четвертый». Это как бы вполне серьез­ ная кинопопытка прожить свою жизнь компромиссами. Высоцкий словно сам себе и на полном серьезе задает вопрос: мож­ но прожить или все-таки нет? И желает по-человечески, безо всякого обличитель- ства (к которому, к слову, подталкивал его материал), безо всякого обличитель- ства желает проверить. На себе. Можно или нет. И когда по ходу фильма друзья, по замыслу — боевой и чистой его моло­ дости, то и дело спрашивают: «Ну и что ты потеряешь? Что у тебя за жизнь? Раз­ ве ж э т о жизнь?», он неожиданно всерьез и тихо отвечает им: «Много!» И именно ответ, а не красивые вопросы не­ вольно вызывают у нас уважение. Потс-